Апельсин выскользнул из рук и покатился. Так стремительно и быстро убегает южное закатное солнце. Вот оно есть, а через пару минут только полумрак. Так же быстро женщины кутаются в шаль в сумерках где-то в средней полосе, накрывая зябкие плечи. Но в московской квартире было тепло и немного душно. В кадке с песком умирала наряженная елка, словно недавно мумифицированный фараон, еще не отошедший в вечность, но уже одной ногой точно там. Запах хвои и цитрусов – вечная примета новогодних праздников, которые с возрастом все больше напоминают фальшивые елочные игрушки – вроде бы такие же, но не радуют, а лишь теребят нерв ожиданием счастья, которое, ты уж точно знаешь, никогда не случится.

«Нам надо расстаться» — нет ничего глупее эти слов. Но приговор нужно произнести. Мизерикордия отношений – иногда лучшее, что в них случается. Тонкий кинжал с узким трехгранным сечением клинка входит быстро и точно. Нужен лишь четкий удар. Зачастую получается не так. Взмах, но мимо. Не получилось разрубить Гордеев узел. Взамен – майонезный поток слов «давай останемся друзьями». Бессмысленная жижа, что растекается мутным болотом между некогда близкими (хотя обычно так казалось только одному) людьми. Одним словом, все, чтобы плотина ненужных упреков со стороны оставляемого лица не прорвалась. Наверняка, еще придется говорить что-то «я тебя недостоин, ты встретишь лучшего». Однако хорошая короткометражка в сто раз лучше многосерийной мыльной оперы. Это – как и приготовлении пищи – щепотка соли улучшает вкус, а если вывалить горсть, то можно загубить лучшее блюдо.

Все это проносилось у Антона в голове. Только он собрался с духом, натянул маску стремительного супергероя, спасающего самого себя, как тут этот апельсин. Маринка засмеялась, он полез под диван. Не лучшее время, чтобы крутить мелодрамы. Можно и не выкрутить. Момент был безнадежно упущен.

Уйти по-английски- разве не выход? Можно еще тянуть пару лет эту жвачку. Нет, Маринка ничего. Но и ничего хорошего тоже. Даже секс стал больше постылой обязанностью. Вот она утром лежит такая доступная, гладит рукой по плечу. Но конфет можно съесть лишь ограниченное количество, какими бы вкусными они не были. Дальше начинается изжога. Понятно, что дело не в ней. Она старается. Можно подумать, он не делает того же. Все вокруг говорят – «какая красивая пара». Только он же не сапог или ботинок. Должно быть он как носок в разводе. Всегда при стирке какой-нибудь находится без пары. Здесь все то же самое: есть он, отдельно существует она. Вроде живут вместе, но всегда порознь. Как холодильник и пылесос. Но иногда удобно не замечать, особенно, когда один думает, что все хорошо, как и было всегда.

Марина была нелюбимой, но не раздражала. Секс стал регулярным. Не надо было куда-то бежать, смотреть на очередную женщину, делать непонятный выбор. Приходишь в мясную лавку, а там куры. Множество самых разных кур – розовые, желтоватые и отдающие в синеву, откормленные на ферме или на поточном производстве, с этикетками на ногах «для жарки» или «самая лучшая». Но это куры. Бесконечность выбора упирается в конечность кур. «Жить вместе» — та постылая фраза, которая ставит штамп где-то внутри. Некие общепризнанные, но не прописанные правила игры вошли в его жизнь. Да, все становится четко и понятно. Как и с ужином, который теперь всегда был, потому что так стало принято. Не то, чтобы это было хорошо, всегда можно было где-нибудь поесть или зайти в «Азбуку вкуса», взять уже приготовленную поваром порцию, только и оставалось, что ее разогреть. Но теперь все было и так. Рубашки стирались и гладились. Костюм был вычищен. Но постепенно все это радовало меньше. Признаться честно, и до этого особо не восхищали. А в голове копошились сомнения: раньше постирать и погладить могла бы и домработница, да и претензий «где и с кем был» или вариации «а что у тебя случилось за день» не было. Теперь если секса и хотелось, то не с ней. Вокруг всегда было полным-полно женщин. Прекрасно функционировавший организм показывал, что еще ого-го. Останавливало только одно – опыт подсказывал, что это будет повторение одной и той же сцены: регулярный секс манил обманчивой близостью, которую женская часть принимала за отношения, а для него все это выливалось в дальнейшие упреки. Так за страстной ночью неизбежно наступало утро, которое с бесчеловечной жестокостью высвечивало все недостатки лежащего рядом тела, показывая, что плата за постельную эквилибристику уж слишком высока. Он стал как старая полковая лошадь, что слышала звук боевого рожка, начинала волноваться, но уже не понимала, зачем это надо.

В Марине стало невыносимым все, что раньше иногда подкупало. Тошнило от ее угодливости, от всегда приготовленного ужина, даже то, что рубашки стирала она, стало раздражать, как раздражает то, когда кто-то копается в твоих вещах. И ведь наверняка карманы выворачивает все, как хренов следопыт, думалось ему. Бесили ямочки на щеках и то как она чуть что краснела. Раньше это смущение умиляло. Оно напоминало закат, что разливается по блюдцу неба. А сейчас смахивало на красное вино, разлитое по скатерти. Тебе бы похудеть, говорил он на ее улыбку, что обозначала почти детскую пухлость щек. Чем больше она старалась, тем больше раздражала. Он чувствовал себя, попавшей в силок птицей, что, дергаясь, все больше стягивает петлю на лапе.

С ней и до нее жизнь текла уныло и однообразно. Как холодная манная каша, которую давали в детском саду и которую дети с отвращением размазывали по тарелке. Все прилагалось на блюдечке. Свой джек-пот (как говорили некоторые) он выиграл еще при рождении: хорошие родители, обеспеченная жизнь. Все шло по накатанной. Он даже никогда не задумывался, кем он будет, куда поступать, с кем дружить. Река его жизни текла размеренно. Если у других были горные потоки или дамбы, крутые извилины или заводи, то его волны спокойно и величаво катились по равнине, где дни по графику чередовались с ночами, и все происходило так, как давно было написано в книге перемен. Спортивная фигура, живой ум – все это было крючком для женского пола, чтобы девушки с подросткового возраста, когда он даже не понимал, что им от него нужно, кидались на него как рыбы во время жора. Надо же, говорили друзья, ты – отличный рыбак, открой свои секреты. Мы вот подкармливаем рыб, покупаем блески и наживки, а ты просто кинул удочку с пустым крючком, как они заглатывают леску по самые жабры и сами в лодку запрыгивают. Он хотел бы поделиться секретом. Но его не было. Хотя его равнодушие брало не одну красавицу, и вот уже добыча сама выскакивала на льва из кустов.

Если можно было описать загробный мир с сытостью и размеренностью, то это был он. Безвкусный рай оборачивался адом. Баловень судьбы и любимец женщин чувствовал, как постоянно не хватает того, что называется полнотой бытия. Как в душный летний день начинаешь задыхаться от отсутствия воздуха.

Так живут, когда не любят, говорила Ирина, бойкая крепко сбитая баба с юга, что приехала в Москву и быстро сколотила неплохой бизнес. Они пересеклись пару лет назад на какой-то бизнес-тусовке. Никакие дорогие вещи не могли скрыть ее провинциальности, ставшей ее достоинством. С дояркой не нужно быть сложной, говорило все ее поведение. Здесь не нужен смокинг, даже пиджак не нужен. Можно спокойно ходить в трусах по дому и, не стесняясь, ковыряться в носу. Другие говорили, что ее секрет в хитрости, что прикидывается простотой. Но это была ловкость торговки, все понятная и объяснимая. Она читалась как дешевый бульварный роман. И этим пользовалась популярностью у мужчин, измученных взятием столичных крепостей. Жители этой деревни, казалось, открывали двери, выходя на встречу с хлебом – солью. Жительницы мегаполиса, измученных спа и налетом высшего образования, мастерили капканы из Набокова, силикона и гламура. Ей не надо было ставить таких капканов. Звери сами шли на убой, не подозревая, что под разбросанными угощеньями спрятана вырытая охотником яма. Но он оказался не зверем, а железным механизмом почище стального капкана. Охотница превратилась в жертву, раскрошив зубы о роскошную надменность. Он позволял себя любить. Ирина вцепилась в него мертвой хваткой. Но он был мертв задолго до нее. Казалось с самого рождения. Никакие истерики или упреки не могли заставить его сердце стучать. Хотя он все-таки опьянел от нее, как с непривычки с водки, похмелье наступило быстро, пусть даже и обошлось ему дорого. Не столько было жаль денег, сколько потрепанной репутации. А бурный секс-марафон из спортивного состязания перешел в разряд ток-шоу.

Именно тогда он, чтобы прийти в себя от этого алкогольного токсикоза, улетел с друзьями туда, где и встретил, как это пафосно говорят герои мыльных опер, ту, что изменила не только его жизнь, но и его самого.

Безусловно, море – это женщина. То гордая и неприступная, то мягкая и нежная. Каждый раз разная, прогнозируемая и непредсказуемая. Вот она – протяни руку, но тут же даст пощечину и, подобрав платье, стремительно убежит от тебя. А то рыдает и бросается с жаркими объятиями, что кажется тебя снесет и закружит этой стихией.

Конечно, он и до этого знал, что такое море. Сто раз, а может и больше, он с младенчества отдыхал с родителями, барахтаясь на мелководье с малышней, и уже один, повзрослев, скучал на южных курортах, то грызя жареную сочинскую кукурузу, то смакуя итальянское джелато. Но все это было не то. Тогда море было мамой: то укачивающей на большой мягкой груди, то игриво шлепающей по попе, то мрачной и стучащей ногами. Так дети как лягушки любят воду. Почти не разбирая, ванная это или что-то больше. Взрослея, ты видишь, что это никакая не мама, а гордое животное. Как лошадь, что может чуть что взбрыкнуть.

Только устав от вереницы Ирин, Полин и Карин, он увидел не мамочку или лошадь, а женщину. Такое познается лишь в парном танце, жестоком и прекрасном. Так танцует тореадор с быком. Здесь нельзя играть, это игра и есть сама жизнь. Но без нее существование хуже смерти. Это был серф. Простая доска стала путеводителем по превращению мальчика в мужчину. По наивности казалось, что ему-то такому прекрасному и спортивному сразу покорятся все волны. Но тут она впервые показала характер. Так за нейтральной материнской маской пряталась порочная красотка. Смотри, говорила она, легко меня можно поймать, я слабее маленького котенка. Но так ли легко оседлать пантеру? Невыносимое желание подчинить было физически ощутимо. Яблоко было так низко, что рука его касалась. Стоило лишь приложить небольшое усилие, как оно само упадет. Но это был лишь обман. Он, как и тысячи другие до и после него, понял это не сразу.

На следующий день мышцы ломило так, как будто тело превратилось в ржавеющую старую машину. А она вызывающе смеялась и, не стесняясь, отдавалась другим. Можно было кричать или просить. Ничто не могло ее растрогать. Сегодня она была игривой кошечкой. Мягкой и доступной. Но не для него. Для других мужчин она сворачивала гребни волн в трубочку кремового пирожного, раскрывала свои тайны, как влюбленные дамочки показывают карты своим мужчинам, не взирая на свисты других игроков.

Только с ним одним она была беспричинно холодна и жестока, то отталкивая от себя, что он еле успевал вцепиться в доску, то прихлопывая его волной, что закручивала его, пытаясь утащить на дно.

Кто-то всегда устает первым: бык или тореадор. Кто устал, тот и проиграл. Тому и подчиняться. И вот — первое ликование – он летит на доске словно большая птица. Ошеломляющее чувство свободы пьянило. Но хотя это длилось недолго – меньше минуты, он был отравлен. Яд навсегда смешался с его кровью. И победа оказалась Пирровой.

Вкус других женщин приедался. Иногда хотелось пива. И это были простые почти дружеские спаривания, от которых не болит ни голова, ни совесть. Иногда жмут друг другу руки, иногда целуются в щеку, иногда совокупляются – банально и без затей. Женщины-портвейн обязательно пытались закатить скандал, от них быстро начинала болеть голова. Они старались заполнить собой все пространство, отчего становилось невыносимо душно. Хуже были женщина-одеколон, которые за своей вычурной помпезностью не понимали, что невкусны, а пить их без последствий отваживаются только самые отъявленные алкоголики. Женщины-текила оставляли соляной вкус на губах, а сформировали привычку всегда предохраняться, чтобы если и был грех, то без последствий. Женщину-водку он решил попробовать лишь однажды и больше не хотел. Ирина обожгла гортань так, что пить долго потом не хотелось.

Море вобрало всех этих женщин и даже больше. Здесь были смиренные послушницы, что, потупив взор, ожесточенно молятся в келье. Были разбитные разведенки, искавшие забыться на одну ночь. Все, кем были и кем могли быть миллионы до и после, все это было в собрано в супер-женщине, что была рядом, но ускользала. А она жила своей жизнью, то разливаясь спокойной пивной пеной, то обжигая абсентом, то ударяя штормовым коньяком. Каждый раз разная, неповторимая.

Москва перемешивала колоду карт, однако выпадали одни и те же унылые серые дни. Все было привычно. Немного душно и давило. Побег на юг был почти забыт. Он, как говорили вокруг, возмужал. Словно свидетельство этому появилась женщина-вино Марина. Другие бы пили ее годами, оценивая букет и аромат. Если соблюдать дозировку, то голова почти не болела. Все вокруг стали говорить «а у них отношения» и спрашивали, когда же свадьба. Но его судьбой, а значит, и погибелью, стала другая.

Мимолетное увлечение незаметно превратилось в болезненную и сжигающую страсть. Ты либо серфер, либо не серфер. Третьего не дано. Это мир ярких красок. Полутонам здесь не место. Для каждого уже приготовлена своя последняя и единственная волна.

Дверь тихонечко всхлипнула, когда он уходил. Прощания его конек. Для него приготовлены встречи с той, одной-единственной. Другие не считаются. Потом придется вернуться в Москву, из аэропорта он холодно и немного презрительно попросит собрать вещи, а пока Марина будет паковать чемоданы, укатит к знакомым на дачу, где уже соберется бар из уже привычных и наверняка новых женщин. Может быть, он выберет один напиток или смешает коктейль. Это будет потом, а значит, можно не думать об этом. Здесь, за тридевять земель, никакой он не Антон Григорьевич, важный и лощеный, а просто Антон, один из толпы тех, кто прибыл сразиться с драконом и покорить сердце принцессы, подозревая, что принцесса и дракон – один персонаж.

С любимой женщиной можно обходиться без имен. Все понятно без лишних слов. Он мужчина. И хотел бы стать для нее единственным. И не такую красавицу можно уломать, если знать цикл. А то опять попадешь по неопытности на месячные, когда у всех баб голову опутывает гормональное расстройство. Уж раньше бы он психовал, но опыт – лучший учитель. Когда-нибудь он все бросит и будет с ней всегда, чтобы никогда не расставаться. Теперь он не ревновал, когда видел, что кто-то другой бежит к ней с доской над головой. Он знал, что их отношения особенные и лучшее, что было в его жизни. Пусть для нее это не так. Когда любишь по-настоящему, это совсем не важно.

В этот раз она была особенно прекрасна. Гордая и дикая. Разгневанный тигр, пойманный в клетке берегов. Руки-волны доставали почти до самого неба. Пусть ему говорят, что здесь не так, как обычно, а у него недостаточно умений. Его знания говорили, что все женщины лгуньи, на самом деле им нужно не управлять, а подчиняться. Любая становится беззащитной, а значит, раздетой, если понимает, кто здесь охотник, а на кого лишь охотятся, как бы зверь не было опасен. Он разгадал ее секреты. Нужно лишь время, чтобы она осознала свое место, а затем и свою роль. Может быть, после этого она начнет приедаться, как все прочие. Теперь ее уделом должно стать послушание. Нет, он еще готов (правда не сейчас, но через пару лет точно) все бросить и быть с ней всегда. Да, он нашел ту, с которой он может не притворяться, быть самим собой, с которой готов стареть или как говорится в сказках «жить долго и счастливо». А, может быть, их встреча состоялась для того, чтобы он выпил ее до дна и ушел дальше искать ту самую.

Она смеялась и всем своим видом показывала, как ей откровенно плевать, есть он или нет. И уже во всю кокетничала с десятком других мужчин и женщин, что или сидели почти на линии горизонта в ожидании своей очереди или плыли вперед, к другим.

Нет, он не будет торопиться. Пока посмотрит за ней, пусть повыделывается. Это он будет холоден и недоступен.

Где-то в номере должно быть с ума сошел телефон, высвистывая трели. Вся тошнота, оставленная в Москве, хотела просочиться через гудки. Не надо гадать: плевки шефа, сопли подчиненных, скулеж непонимающей Марины. Все это подождет. Вместе с духотой и спертым воздухом. Сейчас все время отдано ей.

Тело пропитано единым ритмом. Вдох-выдох, за движением правой руки следует такое же левой. Доска все дальше от берега. Гребень волны, близок. Но он не пойдет как все, чтобы ждать с тоской ждать своей очереди. Можно сделать крюк, обманув ожидающих и судьбу. И вот он уже срывается вниз. Было бы время, он бы обернулся, чтобы посмотреть на эти вытянутые лица. Сейчас он ее мужчина. А она с ним.

Но сейчас было не до того. Этот привычный и одновременно каждый раз свой особенный полет, когда несешься на доске вниз, а потом в сторону и снова вниз. Волна заворачивается как ребенок в одеяло. В трубе сжаты раскаты грома. Это сзади закрываются двери. Главное не думать, а чувствовать, слиться с стихией, стать с ней одним дыханием, раствориться в бесконечности, и тут же концентрироваться на маленькой точке собственного сознания, что путеводной звездой вытягивает из лабиринта воды. Самое главное – вовремя успеть. Пространство сужается. Так уплотняется сверхновая перед взрывом. Но разве не самое интересное подразнить эту большую кошку, что пытается сжать лапу? Можно было бы ускориться и выехать. Слишком легко и просто. А можно играть с тигром в кошки-мышки. Левая стена накренилась, а через правую было видно солнце, небо и бесконечность свободы. Внезапно стена обрушилась, подмял задней ногой и отшвырнул хвостом. Его закрутило вниз, ударило о дно с кораллами, выплюнуло с пеной в море, что захватить следующей волной.

Магия телефона не срабатывала. Гудки складывались в похоронную мелодию. Марина потянулась за еще одним апельсином. За эти дни она съела должно быть целую тонную цитрусов, что были заранее куплены к праздникам. В елочных игрушках как в кривом зеркале отражалась комната, разлетаясь на множество параллельных вселенных с миллионом грустных Марин. Еще день назад все было хорошо. Даже слишком. Она решила наконец-то поговорить о будущем. Но побег расстроил все матримониальные планы. А, может, он готовит сюрприз. Она, дурочка, волнуется, а сейчас появится он, веселый и с цветами.

«Не звони, не звони», — твердила она, уговаривая себя который день сделать паузу, но рука автоматически нажимала на повтор. Еще один апельсин вертится в руках. Так дети в перемену подбегают к глобусу. Но медленный тяжелый шар не желает крутиться, а делает лишь ленивое потягивание. Только заняв себя еще чем-то, можно отложить мобильник, ставшей и дьявольской игрушкой, и надеждой на спасение. И вот он позвонил сам. Нет, она не возьмет сейчас сама. Пусть тоже помучается. Телефон стих. Взять тайм-аут не получилось. Она тут же стала перезванивать. «Добрый день. Вы знали Антона Н? – уточнил голос на английском, — мы разбирали номер. Увидели, что от вас много звонков…». Голос продолжал и продолжал. Апельсин выскользнул из рук и покатился.