А с кремом у тебя нет? Знаешь, с розочками такие, что аж зубы скрепят. И шоколаду побольше. Чтобы только в рот – сразу на кило больше. Как зачем? Представь, сидишь на диете, рот на замок, чтобы ни крошки в себя, ночью макароны снятся, что во сне пальцы начинаешь облизывать. Ждешь метаморфозы. Но гусеница все не оборачивается куколкой. Надежда меркнет: не взлететь ей бабочкой. В зеркале – осунувшаяся грустная морда. Вместо щек погребальные ямы. А низ держится: бедра заняли оборону и ни в какую, как будто там – неприкосновенный золотой запас партии. Взгляд на булочку – сразу набухаю как почка весной. Возможно, пока не вижу, ноги хватают пирожки и втирают их в кожу. Как по-другому объяснить? Вчера Верка отмочила, мол становлюсь динозавром. Диплодоками их называют. Когда длинная-длинная шея и раскормленный филей – мечта мясника.

Владику нравятся сушеные воблы. Поняла это сразу. Глаза аж стекленеют как у собаки на фарш, когда эти глистообразные заходят в наш буфет. Пируют они чипсами, а я уже месяц кремень – мучного ни-ни. Тощая корова газелью не станет. Но бегемотом же тоже быть не хочется. Родители говорят: ты – кровь с молоком. Должно быть всю беременность маменька Некрасова читала. Там богатырщи с конями в горящих избах с двухлетками на груди.

Везет Тоньке. Это моя младшая сестра. Вся в папу. Кость тонкая. Сама как спичка. Сразу в балетное взяли. Идем зимой по улице. Так она от ветра за мной укрывается. Чтобы не сдуло. Только помпон шапки торчит. Дохлятина, одним словом.

Отдали меня в музыкалку. Раз Тонька балерина, то мне путь туда. Чтобы в такт музыке сестра свои фуэте крутила. По мне сесть за рояль – как крышку гроба открыть. Пахнет мертвечиной Бахов и Генделя, аж дурно становится. Даже с моими-то нервами! В детстве медведь на ухо наступил. По клавишам долбить, что дрелью сверлить. Только пальцы крепче.

Мама: ах поэзия, ах искусство. В торговый я пошла. Родительница в ужасе. Учительница литературы, что говорить. Почти диагноз. С детства – встань на стул, прочитай стишок. Не мое все это. Зато деньги так и липнут. Папа гордится, бойкая – в него. Мамино тоже есть. Крепость сложения. Хотя я ее переплюнула. Мы с ней рядом как шифоньер с тумбочкой. Иногда такая злость берет. Будто я – неудачный генетический эксперимент. Первый блин комом. Все воздушное – грация от папы и мамина экзальтация по наследству перешли к сестре. Она и Владику бы приглянулась.

Костлявые любят сладкое, правда? Хоть и не в коня корм. Но надежда есть. Из мухи же слона делают. Закуплю для столовой шанежек, пирожных, шоколада. Газировки побольше. Пусть едят, щепочки мои. Растут на здоровье. В ширь, конечно. Превращаются в мамонтов. Чтобы среди них я уже не казалась монументом колхозницы с ВДНХ. Никаких тщедушных нимф с хороводами. Пусть Костик привыкает к нормальным и сочным.