В саду пахнет бабушкиными цветами. У нее самая красивая, да и честно признаться, единственная клумба в деревне. Даром что бабы заходят к ней, попросить сорвать пару цветов на могилу. Бабушка никогда не отказывает. Срывает самые лучшие. «Спасибо, Тимофевна, дай Бог тебе здоровья», — говорят, кланяясь толстые тетки. Они мне кажутся бесконечно старыми, хотя некоторые из них возраста моей мамы. Но мне уже все кому за тридцать видятся стариками. Да и двадцать – в два раза больше чем есть сейчас – попахивает смертью. Бабушку в деревне боятся. Почти как милиционера. Взгляд у нее такой. По молодости она быта мастером на заводе. Никогда не кричала, не сдабривала хлеб слов солью мата, но стоило ей посмотреть, как самые сложные подчиненные начинали робеть. Говорят, в крови у нас такой взгляд. Даже с нами, ее четырьмя внучками она строга. Пока мы томимся с Аней вдвоем, запертые в саду как птички в клетке, и все гадая, когда же приедут двоюродные сестры. Только самое начало лета. Приехали из дачников только мы. А деревенские дети бегают сами по себе, презрительно сплевывая при виде городских.

— Чего вишни так мало? Так прилетают по утру птицы Женеаны, и где только можно ухватить, склевывают.

— Бабушка, а чего ты их не гоняешь. Надо же «чу, чу» кричать. Я сама слышала, как это делают. А какие они? Большие?

— Смотря с кем сравнивать. Больше ли кошки? Да конечно. Но еще как птенчики маленькие.

— Ты так говоришь, как будто их любишь.

Лучики солнца расходятся от ее глаз.

— Конечно люблю. Сама же слышала, испеку пирожков, выйду и кричу: Женя, Аня, идите уже чаю пить. А скоро и Юлилюбы прилетят. Будут вместе кружить.