«Ты дура, вот кто!», — Антон орал, будто его резали на части. Ирина Петровна улыбалась виновато, но видно было, она не жалеет ни о чем. Да и поздно было жалеть. Денег не вернёшь.
Антон давно храпел. Он всегда быстро засыпал после секса. Секс последнее время был нечастым. Но тут Анюта даже сама захотела. Делов-то – денег взять да закрыть ипотечный кредит, и уже своя квартира, там и рожать можно будет.
Анюта беспокойно ворочалась. Завтра купят билеты, поедут в Иваново. До этого сколько ни просил, все губы кривила: «Свекровь выпьет всю кровь», а тут заладила: «Надо твою мамочку навестить». Как будто недавно у этой грымзы не были. Почему-то не выходил из головы последний визит. И теперь казалось, что тогда у Ирины Петровны лицо было странным. Будто она тайком съела варенье, а признаться было неловко. Надо бы проверить, как она там. «Все приходится контролировать, не как у людей», – вздохнула Анечка.
Антон сам уговаривал мать продать никому не нужную дачу. Лет уж десять после смерти отца прошло, пора бы инвестировать имущество во что-то более нужное. Жаль, что все досталось матери. Отец так настоял: мол и после смерти буду о ней заботиться. А у матери своя квартира есть. Дача ей без надобности. Антону — тем более. Он давно в другом городе осел и теперь вливает зарплату в ипотеку. «Конечно, продавай», — увещевал мать Антон. Он даже приехал по этому поводу к матери, чего лет семь не делал. Сколько прошло? Неделя? Наверное, больше. То дачу приводили в порядок, то покупателя искали. Так отпуск Антона и прошёл. Напоследок сели пить чай. Вот тут-то Анюта присмотрелась к свекрови. Словно себе отвечая на вопрос, отдала бы деньги на её месте или нет? Вроде Антон и не просил. Но кто как ни мать должна почувствовать, что кровиночке своей помочь надо? Свекрови-то деньги на что? Шестьдесят уже, а то и больше. Пусть место на кладбище прикупит, а остальное отдаст. Может, потому так странно Ирина Петровна смотрела на них, взмахнув на прощанье белой рассыпчатой рукой. Не иначе о смерти своей думала. Анюта перевернулась на другой бок, отгоняя беспокойные мысли. Через пару дней доберутся до свекрови и заберут свое.
Ирине Петровне было радостно и немного нервно. Радостно, потому что чувствовала себя не на шестьдесят, а на сорок. Если не лукавить, то на сорок пять, но не больше. Не зря подруга говорила: неважно сколько морщин, важно, какая грудь. Пожалуй, это была лучшая инвестиция в себя в её жизни. Ранний брак, ранние дети — как тут рукой на себя не махнуть. И пусть ходит в одном платье, все равно же дома с детьми сидит, а у детишек все, как у других, а то и лучше. Конечно, мужу купить новые брюки и на машину копить. Все должно быть как у людей. Зато он красивый и на машине, аж подруги завидуют. И так все тридцать лет брака. А после похорон мужа, разве до того было? Все как туман. Поди ж года три назад, как отходить стала. Сама или Алик помог? Глаза Алика как спелый виноград — чёрные-чёрные. Глядишь, во тьму проваливаешься. А морщин своих будто и нет, все стирает его взгляд. Совсем девочкой становишься. Говорят, седина в бороду — бес в ребро. Только нет бороды у женщины. Да и кто осудит? Разве лишь те, кто помирать собрался. Такой была и сама Ирина Петровна. До Алика и его чёрных глаз. Говорит, что чёрными глаза стали, как жену похоронил. И какая разница, что на пять лет младше? Будь ей восемнадцать — было бы критично. А чем старше, тем время бежит быстрее. И тут как ягоды из-под снега внезапная и отчего-то робкая любовь. Хочется снова быть желанной и прекрасной. «Хороша, чертовски хороша», — поглаживала Ирина Петровна вставленную грудь. Теперь и раздеться не стыдно. Пусть пластик, зато и в двадцать своя так дерзко не стояла. И сын сердиться не станет. Сам же сказал: конечно, мать, продавай. Значит, точно дача ему не нужна.
