Семь вечера, но зимой — настоящая ночь. В парке тускло блестят фонари. Будто над головой мерцают большие светляки. Но они живут на юге. И только летом. Здесь их не бывает никогда. Наташа тоже как жук — ползет по заснеженной дорожке. Она из таких жуков, что от земли не оторвутся даже если крылья за спиной.

Скарабей толкает перед собой шарик с навозом. Работа у него такая. Наташа ползет со скарбом как скарабей. Только груз приходится нести, а не толкать как шарик. Сумка, ноутбук, пакеты на плечах и в руках. А ведь хотелось бы скатать перед собой шарик да толкать перед собой. Но приходится тащить все на себе. Ноги в неудобных сапогах. На длиннющих и тонких как спицы каблуках. В них нога кажется стройнее. Каблуки проваливаются в снег. Зато такие сапоги эффектно бы смотрелись на корпоративе. По этому случаю Наташа прикупила черный бархатный комбинезон. У него штанины — длиннее Наташиных ног. Подруга пояснила, что дело не в ногах. Модель такая – под длинные каблуки. Чтобы казалось, будто у женщины бесконечные ноги. В таких сапогах приходится ползти медленно-медленно. Кажется, ноги распухли, что и сапоги не снять. Чего доброго, придется ножницами разрезать, не спать же в них.

Весь офис кроме Наташи остался пить и гулять. У коллег Новый год уже начался. А Наташе сводить отчёты и подбивать цифры. Шеф так и сказал: «Ты главный бухгалтер, вот и своди баланс. У тебя же целый отдел под рукой. Как работу поставила, так и праздник отмечаешь».

Наташин отдел – три человека: дочь шефа, его сестра и любовница. Теперь весь этот отдел отжигает, танцуя в ресторане, а ей – домой сверять таблицы. Хотела на чуть-чуть заглянуть. Хотя бы полчаса посидеть, но стоило только пригубить вина, шеф тут как тут: «Отдыхает тот, кто работает хорошо» и тут же из зала выпроводил. Его любовница в лицо смеётся: «Спасибо, что отпустила нас, Наташа, с коллегами отдохнуть», да сестра шефа вторит: «Всем бы таких начальниц. Другие бы подчинённых пахать заставили, а эта ответственная. Все сама». Тут ещё дочь шефа свои пять копеек вставила: «Плевая же работа. Цифры подбивать, не мешки воротить». Так и хотелось в ответ кинуть: «Тогда сиди сама над отчетами». Но пришлось проглотить обиду, всем на прощанье улыбнуться – мол не очень-то и хотелось, и припустить домой, а то, чего доброго, не только премии не видать, а оштрафуют.

В метро ноги почти бежали цок-цок по плитке. На улице сложнее. То тут, то там наледь. Так и упасть можно. Сосед в прошлую зиму свалился, бац – перелом ноги. И осталось немного. Парк, две улицы, а там рукой подать.

Каблуки уходят в снег. Как сваи в болото. Черт бы побрал дворников или тех, кто не чистит парк, будто в парке — территория, где не ступала нога человека. Днем здесь красиво: настоящие сугробы, а не грязная от соли каша, что разъедает подошвы. В другое время Наташа может быть обратила бы внимание на мягкость синих теней, яркие звезды, что совершенно терялись в свете многоэтажек. Но сейчас не до красоты: только бы дойти до подъезда, вызвать лифт, снять пуховик и под горячий душ. Пальцы рук от пакетов и ноутбука задубели. Ставишь поклажу в сугроб, вдох-выдох, и опять как грустный тяжеловоз прешься по заснеженной дорожке. Может, это и не дорожка, а натоптали посреди сугробов. Кто сейчас зимой-то разберет?

Вот ещё десять метров и ещё. Время как жвачка, что прилипла к подошве. Кажется, прошло несколько столетий – а всего-то минут десять, не больше. Знала бы Наташа заранее, взяла бы такси. Но денег было жалко. Лучше уж на подарки истратить. Да и в начале казалось, до дома рукой подать.

Навстречу выбежал какой-то подросток. Раз — возник из-за поворота как черти из коробки, чуть с ног не сбил. Сплюнул под ноги что-то матерное да пронёсся прочь. Только помпон от шапки мелькнул.

Наташа пакеты на снег поставила. Выдохнула. Было бы здорово, появись сейчас прекрасный принц, возьми пакеты. Но городские парки отродясь принцев не видывали. Часа два назад была надежда на любовника. Пусть не принц, но все же. «Занят», – буркнула трубка его голосом. Наверное, у него тоже отчеты. Контора-то солидная.

Наверняка, в кафе уже подали торт и чаю. Коллеги пьяно зевают. До чая обычно никто не доживает. Все напиваются так, что торт неинтересен. Но одно дело отказаться, отодвинуть кусок с кремовыми розочками, а другое — когда ты мёрзнешь где-то то ли под березой, то ли под рябиной – пойди их в этой темени разбери.

Пальцы в варежках распухли. Главное их сразу под теплую воду не сувать. Покраснеют и начнут чесаться. Только собрала пакеты, как из-за угла девица – прыг. Словно заяц. Пакеты в разные стороны. А та, не извинившись, припустила прочь. Что ж за напасть такая?

Ручка у одного пакета порвалась. Придется прижимать пакет к груди. Выбросить – но не решилась. Половина пути пройдена. Еще чуть-чуть. Не слабачка же она, в самом деле.

Хотелось плакать, так Наташе было себя жаль. Почему некоторые рождаются как сестра или дочь шефа в правильной семье? То есть в такой семье, где работать для денег не надо, только ходи на работу языком чесать и наряды показывать. Или взять любовницу шефа. Неумна. Не сказать, что красавица. За глаза называют её стервой. А Наташу жалеют. Только эта стерва сейчас ковыряет ложечкой в торте, а за Наташу никто не вступился, только глаза потупили, работа у тебя такая. Наверняка в инстаграм или фейсбук селфи в платьях выкладывают, чтобы уколоть таких, как Наташа, своим фальшивым счастьем.

Семенит Наташа словно маленький ослик. Шаги маленькие. На таких каблуках не разгонишься. Под ногами хрусть-хрусть — каблуки вонзаются в снег да упирается, словно хотят навсегда в парке Наташу оставить. Ей даже представилось, как всполошится шеф, когда не получит отчёты. Понятное дело, он проснётся ближе к вечеру, может быть, даже письма на откроет, но обязательно проверит почту, есть ли письмо от Наташи, потому что во всем должен быть порядок. Беспорядка у шефа и так много. Энтропию умножают родственники в конторе. Чем их больше, тем объёмней задачи у простых смертных. На прошлой неделе Наташа слышала, как любовница её места просила. Действительно, какая из Наташи начальница? Она же простая рабочая лошадка: запряги и паши. На руководящих постах должны галопировать породистые кобылки. Только у шефа мозг ещё остался. Если бы иначе, давно бы конкуренты к рукам бизнес прибрали. Так что пока Наташа ещё сидит на своём месте, но стараться надо больше, а то назначат какую-нибудь вертихвостку и начнёт она указаниями, как из рога изобилия, сыпать. А что делать: на рынке мест хороших раз, два и обчелся. Можно, конечно, быть гордой, дверью хлопнуть, а потом сидеть и лапу сосать.

Уж чуть до конца парка осталось, как шасть из сугроба мужик. В снегу весь. Шатается как пьяный. Шапка набекрень, куртка распахнута, штаны раскрыты. Наташа даже обомлела: холодно, а он тут задумался, не обоссать ли дорожку на видном месте, как кобель какой. Прямо под фонарь встал. Нос красный, глаза блестят. Каждый алкоголик из себя Морозко зимой строит.

Наташа не сразу поняла, что мужик к ней идёт. С расхристанными штанами. На лице ухмылка. А рукой член теребит. Наташа даже обомлела: на каблуках далеко не убежать, а тут ещё пакеты в руках — потеряешь документы, шеф голову оторвет. Вздохнула Наташа и путь продолжила. Шажок за шажком. Хотела бы бежать, да не может. Ноги давно ноют. От холода и узких сапог как деревянные стали.

— Совсем меня, девица, не боишься? — подскочил мужик и смеется как полоумный. А сам кружит вокруг нее, да на единственной струне своей балалайки наигрывает, раззадоривая плоть.

— Устала очень, — серым голосом шепчет Наташа, а сама с ужасом представляет, как схватит сейчас мужик её за шарф, повалит в снег. Хорошо, что комбинезон надела. Пусть тварь помучается, его снимать. «Главное, — уверяет себя Наташа, — радости ему не доставить. А то извращенцы любят, когда сопротивляются. Фиг ему, а не удоволсьтвие». И уже представляет, как начнёт в уме цифры складывать, когда её в сугробах валять начнут, только бы никакой эмоции не выдать, не доставить удовольствия этому Морозко.

— Так не боишься? — подбежал он с другой стороны. Краем глаза Наташа видит, что его член уже увял и свешивается в пальцах мужика словно переваренная сарделька с вилки. «Пусть бы кочерыжку напрочь отморозил», – подумала и тут же спохватилась, как бы вслух не произнести.

— Очень устала, — бесцветным голосом повторяет Наташа и так же ровно, ни убыстряя шаг, не замедляя, ползет по дорожке как большая улитка.

— Может, что не поняла? — кричит мужик, да все свою плоть теребит, но та молчит,как старая балалайка с ржавыми струнами. – Начну трахать, орать на весь лес будешь. Никто не услышит. Так и подохнешь здесь.

Наташа молчит, знай только ногами перебирает. Где-то в сумке тихо гудит телефон. На секунду показалось, будто открылась аварийная дверь. Но ведь не поставишь же пакеты, чтобы взять трубку. Не скажешь: маньяк, подожди, мне ответить надо. Дашь слабину: поймёт он, что нервы сдают, а извергу только в радость. «Хрен тебе, а не возбуждение. Пусть висит твой отросток тряпочкой», — думает Наташа и все эмоции как окурок гасит.

— Сейчас пальтишко с тебя скину, трусы порву. Плакать будешь, умолять, да живого места не оставлю, — пытается он словами войти в раж. Но так звук застывает паром и тут же падает сосулькой, так и член все не прибавляет жизни, висит себе в руках дохлым хорьком.

— Устала, — шепчет Наташа, ноги у неё почти подкашиваются, вначале перепугалась так, что теперь сил бояться не осталось.

— Как пластинку заело, – взвивается мужик. Напрасно – Наташа идет, будто его и не видит, а сама с собой говорит.

— Очень устала, — продолжает она подвывать. Себя жалко так, что обнять и плакать. Ни корпоратива, ни торта, замуж не зовут, да и премии не будет. Жизнь – тоска. Если кто и встретится, то не прекрасный принц, а поганый извращенец. Изнасилуют под забором, никто и не выйдет, сколько не ори. Если услышат, окна прикроют, чтобы крики спать не мешали. Даже плакать сил нет.

Мужик матюгнулся, засунул член в трусы да молнией дёрнул.

— Все боятся. Из кустов выскочу с членом наперевес, такого стрекача дают, любо дорого смотреть. А ты прешь себе как танк, — задумался мужик, поправляя ремень. — Темно, а ты тут одна. Может до дома тебя проводить? Непутевая ты какая-то. На жалость берешь.

– Устала очень, – талдычит свое Наташа.

– Конечно, я гад еще тот, но не сволочь же последняя. Девок отчего ж не попугать? Тут вылетел — пацан идёт, увидел меня, дал стрекача. Нет, чтобы в морду дать.

– Устала, – кряхтит Наташа, а сама все ближе и ближе к краю парка, где улица яркими фонарями обозначена.

— Цветочек, ты держись. Может, правда, проводить тебя? Тут извращенцев да всякой швали полно.

— Очень устала, — бубнит и бубнит Наташа.

Последние деревья, вот уж и улица.

– Ну лады, бывай тогда. И по вечерам поздно не ходи, — хрустнул мужик ботинками и потрусил обратно в парк.

Наташа вздохнула. До подъезда ещё подъем с поворотом. Кинуть бы документы и ноутбук в помойку. Может, надо было бы бросить все там, в парке, да на проходимца свалить? Только шеф не милиция, разбираться не будет.

P. S.

— Козёл это был, а не Морозко. Таких к стенке. Чтобы другим неповадно было. Встретил такого, сразу бы ему вломил, – возмущался Денис. – Надо было сразу мне набрать. Я уже до твоего дома доехал. А ты трубку не берешь.

– Так он бы сразу обрадовался. Возбудился бы еще. Да и как бы я сказала, где в парке меня искать? Под ракитовым кустком? В парке дорожек полно, как бы ты понял, на какой я? – Наташе приятно наблюдать за любовником, у того аж желваки под кожей ходят, не безразлична, значит. Все думала: любит, не любит. Теперь и гадать не надо. Наверное, любит.