Зинаида Семеновна Грач почувствовала себя безумно несчастной. Она сидела на кухонном столе, поджав под себя ноги. Перед согнутыми ногами стояла чашка кофе, за окном провисало серое небо, в голове рождались странные мысли. «Боже, — одно неосторожное высказывание проклюнулось через скорлупу черепа, — Я не хочу замуж. Совершенно». Эта шальная мысль для «девушки» сильно за тридцать отдавала шизофренией в обществе, где все барышни от плюс пятнадцати (если не раньше) должны были вместе с отрастающей (а потом и обвисающей) грудью страстно желать вторую половину. Пусть даже эта вторая половина ходила по дому в одном носке, почесывая выпирающее мохнатое пузо.
До этого дня в жизни Зинаиды Семеновны были только две проблемы – вечное отсутствие денег и мама-гипнотизер. С отсутствием денег было все более или менее понятно. Деньги отсутствовали всегда. Виртуально они проявлялись зарплатой. Иногда даже вполне ощутимо появляясь в виде циферок в колонке заработной платы. Но Зинаида Семеновна не умела ими распоряжаться, так ей внушила мама. И она покорно несла энную сумму в семейную копилку – трехлитровую банку, где мама хранила деньги. Бывало, что шальные мысли бродили в голове непутевой дочери. Вдруг она сама может распоряжаться заработанными деньгами, но железная воля матери подавляло ветреные порывы свободомыслия. «Дурында, — зло сплевывала мама, поправляя на голове цветастый платок, — Тебе не то, что денег. Ничего доверять нельзя. Так ведь и голова где-нибудь открутиться».
Однажды Зинаиде Семеновне приснилось, как ее голова открутилась и поскакала по ступенькам. «Куда же, куда?» — простерло ее одинокое тело руки. Но голова футбольным мячом летела вниз. Злые мальчишки схватили голову Зинаиды Семеновны, кинули ее на черный зрачок асфальта. Рыжий мальчик в рваных трениках пнул голову, полетевшую в ворота. «Гол!», — радостно вопил он, дергая тощими ногами.
Вторая вещь, доставлявшая неудобство, была – мама-гипнотизер. Так ее обозвала тучная соседка тетя Клава, когда две женщины намертво сцепились дворовыми собаками, выясняя какое платье следует купить Зинаиде Семеновне, чье мнение никогда в принципе не учитывалось. Когда все аргументы иссякли в жирной глотке соседки, она в сердцах крикнула: «Да ты вообще гипнотезерка. Если бы не твоих внушения, Зиночка бы купила себе красное в зеленую оборку». Смешно сказать, но денег на платье тогда вообще не было, что лишний раз доказало тете Клаве, что боролась она за идею. Она гордо подняла над собой скалку, но мама Зинаиды Семеновны гораздо раньше, чем соседка сумела применить свое тайное оружие, пнув противницу в целлюлитную ляжку.
Мама была голосом, совестью и мыслями Зинаиды Семеновны. Она была самым ценным, что есть в жизни любого человека – его семьей. Между «все или семья», Зина выбрала последнюю, заключив себя в кабалы неуходящего счастья.
Если сотрудники на работе стремились быстрее попасть домой, то Зинаида Семеновна старалась как можно дольше задержаться на работе, копаясь в отчетах. На работе меньше орали, хотя и орали, и можно было красить губы в розовый цвет, который мама называла «пошлым декадентстко-дамским» и который так нравился бухгалтеру Тараканову из соседнего отдела. Бывало он пробегал мимо столика, где сидела Зинаида Семеновна, отгородившись ото всех грудами бумаги.
В тот день, когда он подмигнул ей, она поняла, что пропала. Так пропадают обычно лет в тринадцать, когда пубертат расцветает на щеках и спине бело-розовыми прыщиками. Но в свои тринадцать она чахла над пожелтевшими листами романов Достоевского и замусоленными страницами большой книгой доставшейся от бабушки «О вкусной и здоровой пище».
Уже никто никогда не расскажет, включая самого Тараканова, хотел ли он тогда приободрить Зинаиду Семеновну, сидевшую с таким видом, будто питалась одними лимонами, или у него просто был нервный тик, поэтому он коварно подмигивал карим цыганским глазом. Но дело в том, что именно с этого дня она тайком на сэкономленные рубли, чудом хранимые от цепких маминых рук, купила помаду, являвшуюся по опросам среди женского населения конторы самым последним розовым писком моды, и стала неистово красить губы в зеркале лифта, что вместе с этажами отделял ее от соколиного материнского взора, читавшего до последних месяцев ее до самой последней мыслишки.
«О, я пропала», — она посмотрела на отражение и послала зеркалу ярко-розовый воздушный поцелуй. Странно, что в этот день не остановились автобусы и мужское население не падало в обмороки, ведь Зинаида Семеновна впервые явила миру свои раскрашенные в розовый губы. А вечером, стоя перед дверью, она истерично стирала с губ краску, чтобы предстать перед мамой с чистыми младенческими губами и такими же невинными мыслями.
До сегодняшнего дня только лишь две вещи омрачали ее безоблачное существование. В остальном — жизнь улыбалась ей в виде пробегающего бухгалтера Тараканова. Но сегодня… «Как же я несчастна», — она прижала к груди чашку кофе и заплакала. Именно сегодня Зинаида Семеновна поняла, что не хочет замуж. Совсем. Не хочет замуж. Даже за Тараканова. «Это ведь безумие, — шептала она своему отражению в окне, — Все выходят замуж. И я тоже должна. На свете так много замечательных мужчин. Бухгалтер Тараканов. Или вот взять соседа Пончикова. Он так мило улыбается, когда я прохожу мимо. Хотя так опасно, что он меня видит с этими розовыми новыми губами. Вот позавчера он чуть не проболтался маме, сказав, что последнее время я особенно хорошо выгляжу. Я так испугалась, еще чуть-чуть он и про помаду бы рассказал».
Зинаида Семеновна плакала в чашку чая, жалея себя, бухгалтера Тараканова и соседа Пончикова, которые теперь не смели бы и надеяться на ее благосклонность. Сидящей на столе ее и застала мама. «Что это?» — закричала она, вибрирую своим кошачьим голосом до тех высот, что разрывают слух. «Ах, мама, — спрыгнула со стола Зинаида Семеновна, — Я несчастна. И ухожу из дома». «Что это?» — еще более визгливо взвыла мама. «Я ухожу, — Зинаида Семеновна промокнула в носовой платок глаза и сопливый нос, — Жизнь не удалась. Я положительно не хочу замуж. Все потеряло смысл. Если бы все было по-другому, я составила бы счастье Тараканову или на худой конец Пончикову. Но видно не судьба. Теперь я буду жить сама. И зарплату буду тратить сама. Я ухожу. Навсегда. Но, может быть, вернусь к ужину, так что смотрите не пережарьте картошку». И она, гордо шмыгнув носом, хлопнула дверью.
У лифта она столкнулась с Пончиковым, тащившимся в булочную. «Добрый день, прелестная барышня, — сказал он, приподнимая правую бровь, — А почему это ваши губы не накрашены?». Зинаида Семеновна оскорбилась и сказала, что Пончиков законченный идиот, раз не видит, что у нее душевный разлад и помаду она забыла. «Извините, — пытался загладить свою вину незадачливый кавалер, — А, может быть, вы хотите пончиков?». Зинаида Семеновна возмутилась, ей казалось диким, что Пончиков предлагает пончики, словно это были не пончики, а его маленькие дети. Но потом смекнув, что за фамилию он отвечать не может и вообще все это – предрассудки, улыбнулась ему ухмылкой довольного крокодила и дала милостивое согласие.
«Пончиков, — сказала она, помешивая сахар в чашке, — До чего же у вас мило в доме. А жизнь вообще странная штука. Вы оказались милым человеком и даже в булочную не пошли. Мы сидим и пьем чай, и я мешаю ложечкой сахар, как будто всегда сидела на вашей кухне и всегда мешала так, ложечкой». «Выходите за меня замуж», — почему-то пролепетал Пончиков. «У вас имя-то хоть есть?». «Отчего же не быть? Василий». «Ах, Василий, у вас прекрасное имя. Это же от греческих базилевсов, то есть царей? Но видите ли, я совершенно не хочу замуж». «Даже за меня?». «Я не думала конкретно за кого. Я вообще». «Вообще – это другое. А за меня?». Уши у Пончикова дрожали как у собаки породы спаниель, а это показалось таким милым Зинаиде Семеновне, что сердце дрогнуло, но потом перед глазами мелькнул лучезарный лик Тараканова, и она прошептала: «И за вас тоже». «Я не переживу этого», — сказал Пончиков и кинулся, как показалось даме, за ножом. На самом деле он хотел порезать хлеб и сделать бутерброды, но Зинаида Семеновна подумала о другом. Впервые в жизни человек был готов зарезать себя из-за неразделенной любви к ней, Зинаиде. «Ах, Василий, — сказала она, жеманно прикусывая нижнюю губу, — Я согласна». Признаться, Пончиков не ожидал, что она так быстро согласится, и согласится вообще, поэтому слегка замялся и не знал, как все свести в милую светскую шутку. Он был вообще не про свет, а про тень. Одним словом, был противоречив и невразумителен.
Зинаида Семеновна ничего это не замечала и уже мечтала о свадебных кольцах, многочисленных детях и общем хозяйстве. Она так замечталась, что не услышала, как хлопнула входная дверь. Жених ретировался с поля боя, унося в лифте грузное тело с выпирающем пузом. Она же очнулась, когда за окном было уже совсем темно и надо было включать свет. «Василий», — позвала она, но в квартире никого не было. Зинаида Семеновна вздохнула, допила чай и пошла в свою квартиру напротив. Дома была жаренная картошка и странно притихшая мама. «Нет, я не хочу замуж», — улыбнулась Зинаида Семеновна, подумав, что с этого дня будет красить губы при маме, сама покупать себе красные платья с зеленой оборкой и перестанет смотреть за бегающим по отделу Таракановым, и села с аппетитом ужинать.
