Из коридора нёсся женский вой, проникая в ординаторскую. Саныч спокойно мешал чай, словно не было никаких криков, а лишь вьюга за окном. Тоненькая Поленька нервно крошила печенье в тарелку. Ей было невыносимо от почти животного стона.

–- Саныч, — робко заикнулась Поленька. Тот лишь нахмурил брови, но остался сидеть на месте, прихлёбывая чай.

— Полина, — строго ответил он, — чай пей и мне не мешай.

Казалось, в коридоре женщина кричала как в последний раз, затихала, чтобы через секунду взвиться опять.

— Воет белугой, лучше бы стены покрасила, — скривился Саныч на очередной утробный звук.

— У нее сын умирает, — пискнула девушка, но тут же осеклась под насмешливым взглядом врача.

– Каждый день кто-то мрёт, — Саныч налил ещё одну чашку чая, положил кусочки рафинада в стакан, и специально медленно помешивал их ложкой, словно не хотел, чтобы сахар быстро растворился. – Ей бы делом заняться. Лампочки вкрутить, стены покрасить. А ты что сидишь, пошла бы ей ведро налила, пусть полы моет.

Поля молчала, про себя кляня Саныча и его чёрствость. Возразишь, тут же рубанёт, что по наркоманам бесполезно убиваться, таких тут привозят, будто они абонемент купили. «Неужто я буду такой же черствой?», — грустила девушка. В первые дни ей хотелось всех спасать. Как дед Мазай зайцев. Интерны через один так думают. А потом попадают в мясорубку клиники, и уже через год не узнать. Саныч интернов не любил. Только Поле скидку делал, потому что девушка. Но каждый раз говорил, что профессию она себе не ту выбрала: если переживать будешь, то умрешь до сорока пяти, а не будешь – плохой из тебя врач. Ее так и подмывало спросить, про себя-то Саныч как думает. Судя по всему, у него не сердце, а камень. Не хотела бы Поленька стать такой же холодной и отрешенной. Чтобы пока чья-то мать убивается, спокойно сидеть и чаек помешивать.

Саныч насмешливо смотрел на Полю, будто перед ним было занятное насекомое, а не человек, видел, как морщится ее лоб, собираясь складками между бровей, как ей неловко и хочется уйти, но все ждет как хорошая девочка, привыкшая быть исполнительной, что ее отпустят. Так и сидела, пока Саныч не махнул рукой, мол, иди, раз уж невмоготу.

Только она повернула ключом, как в коридоре вой стих, в руках вцепилась старая цыганка.

– Озолочу, помоги только, – выла она, заглядывая в лицо побитой собакой.

– А ну, – гаркнул из-за двери Саныч и замахнулся на цыганку. – Пошла прочь.

– Батюшка, родный, помоги, – орала цыганка. – Остался же сын единственный. Остальные померли. Сам же знаешь, не могу без него, непутевого. Что хочешь сделаю. Деньги нужны? Говори сколько?

Врач презрительно посмотрел, словно это не цыганка была, а грязь, налипшая на ботинок, хотел что-то сказать, но махнул рукой, развернулся и пошел прочь от кричащей бабы.

– Сука, убью тебя! – кричала цыганка, и тут же, припустив за врачом, стала опять его уговаривать, обещая за спасение сына золотые горы.

В палату, где лежал сын цыганки, Поля не пошла. Саныч вызвал наряд милиции, попросив девушку дать показания против цыганки.

– Так и скажи, ворвалась в больницу, охрану подкупила, мешает работе, – диктовал он девушке.

Напрасно баба то умоляла, то угрожала, казалось врач её не видит. Он был абсолютно невозмутим. Словно для него не существовало страданий, а были лишь клинические случаи.

После обхода Саныч заглянул в ординаторскую. Не зря же он поручил Полине просмотреть карты больных. Пусть работает, а не думает, что врачи – это белые халаты. Полина так и не думала. Она уже была наслышана и про маленькие зарплаты, и про призвание, которое больше похоже на проклятие, потому как никто не скажет «спасибо», но обязательно затаскают по судам, если что не так. Теперь в больницах даже специальные юристы появляться стали, чтобы врачей не отвлекать от служебных дел походами на тяжбы.

– Не передумала? – насмешливо уточнил Саныч, наблюдая, как вздыхает девушка над делами пациентов. Каждую папку составляли записи врачей, для которых, язвительно думала Полина, нужно было бы делать мастер-класс по заполнению прописей. Хорошо, что постепенно всё больше становится электронных карт с едиными формами отчетности. Полине хотелось зашипеть Санычу, что, мол, это по странной барской привычке многие врачи не обременяют себя введением данных, вот и приходится бедным-несчастным практикантам вроде нее расшифровывать их мерзкие каракули и вбивать слово за словом в таблицы.

– Не дождетесь, – съязвила Полина, чуть не показав врачу язык, но вовремя одернула себя, чай он не однокурсник, еще нажалуется. Вон как сразу милицию вызвал, не пожалев цыганку. Мог бы объяснить, что с сыном и как, войти в положение.

В комнату заглянул вихрастый Колян. Для других Николай Петрович. Но не для Поли. Все-таки сын друзей ее родителей. Пусть и на восемь лет старше. Нет у нее робости перед молодым врачом. Посмотреть, все тот же Колька, что подбивал ее яблоки с дачи у соседей тырить.

– Ну как? Опять мегера приходила? – спросил он Саныча. – Тут хоть пост милиции ставь.

– Мать, всё-таки, – устало выдохнул Саныч.

– Вот точно мать, – раздался звонкий голос Полины, – А вы ее точно собаку. Даже если сын конченный наркоман, это же сын. Представляю, как ей больно приходить сюда снова и снова. Никогда, слышите, никогда, не стану такой черствой и холодной.

– Значит, рано умрешь. Но думаю, ты сдюжишь, – засмеялся Саныч.

– Как можно быть таким… – Полина замялась.

– Каким таким? Зверем? Выродком? Конченой тварью? Да, вот тоже все про эту бабу думаю. Притаскивается сюда, воет, а полы ни разу не помыла, только грязь приносит, – подмигнул Полине врач.

Практикантка даже ответить от возмущения ничего не могла, лишь на Коляна посмотрела, а тот в окно задумчиво уставился, будто там кино красивое показывают. А там снег один.

– Знаешь, – посмотрел на неё Саныч, – вчера глядел на этого наркомана и думал, зачем он живет, не проще ли его раздавать, как клопа? Живет же человек-вошь, сосет кровь человеческую. А ведь цепкий какой. Сколько уже его приятелей здесь передохли. А этот все за жизнь цепляется.

– Вы так говорите, как будто наркоманы не люди, – Полину аж трясло от гнева.

– То-то и оно, что нелюди они. По крайней мере, этот точно. Хочется его как комара мухобойкой придавить. Все эта мысль не дает мне покоя.

Саныч вышел из кабинета. Полина было кинулась за ним, чтобы сказать, что такие люди не должны быть врачами, по крайней мере, она точно никогда не будет так относиться к людям, но перед дверью нарисовался Колька, мягко отодвинув девушку в глубь кабинета. Полина села на стул, стала грызть ручку. Она ненавидела сейчас и Саныча, и Кольку. Даже себя презирала за то, что вот так может сидеть и слушать, как живого человека до вши низводят.

– Ты чего на Саныча кинулась? Есть тебе дело до него или до цыганки? Тут каждую неделю наркоманов пачками возят. То больше, то меньше. Этот вообще постоялец. Завтра Новый год, уже чую – с ночи потянется батальон.

– Ты такой же, –удивилась Полина. – Я же помню, как ты горел. Это он все тебя заразил. Ты слышал, он думает, не убить ли ему больного.

– Знаю. Думает. Дня три уже.

– Это нормально? Ты вот так стоишь и ничего не делаешь? Потому что он твой начальник?

– Потому что я не знаю, как бы я поступил.

На койке лежало изможденное тело. Руки все исколоты, вен совсем не осталось. Саныч точно знал, такие же черные места под коленкой, под мышкой и в паху.

Неделю назад также шел снег. Позвонил брат. Тот был простым работягой. Может быть, потому Саныч врачом и стал, что брат после школы стал домой денег приносить. А потом, когда деньги появились, то ему и образование стало, как в тягость. Все смеялся, что Саныч учится-учится, а содержать себя не может, так бы и умер, если бы не семья. Сколько же лет назад это было? Кажется, в прошлой жизни. Уже и племяшка Нора свое пятнадцатилетие отметила. Брат говорит, что тоже врачом хотела стать. Но не судьба – передоз.

Наркоман спал, а Саныч нахмурился: подойти и опустить изголовье. Аспирационная асфиксия, кто разбирать станет. Или всего лишь укол – маленькая точка. У него вся шкура как у леопарда, кто проверит. Вчера едва удержался, так хотелось стереть наркомана словно ластиком. Вспомнил, как брат плакал: девочка же совсем, будь наркоманкой, заметили бы, это все парень цыганский. Да обвинять Саныча стал, что он вытаскивает отродье.

– Это третий ее сын, – показал Колян на черную точку за стеклом. Это была цыганка. Она не решалась войти. Колян ей объяснил, что лучше врачей не злить, а то мало ли что, – два старших умерши от передоза. Сами варили. Сами пробовали. А этого она берегла. Он такой липовый наркоман. Чтобы всем говорить, смотрите, все вам гонят, никаких передозов и привязанностей. Но не удержался. Сейчас его Саныч с того света вытащит, он опять колоться и наркоту толкать. И так по кругу: пока либо наркоман не устанет жить, либо Саныч не устанет его спасать.

– А как же милиция? – спросила Поля. – сразу же надо в прокуратуру писать, жаловаться, чтобы притоны прикрыли.

– Попробуй. Только из города уезжай и адресок не оставляй. Дело-то такое, – усмехнулся Колян. – Можешь к местным обратиться, но они тебе скажут, твое дело людей спасать, а их сажать. Может, тебя саму и посадят. Был бы человек, дело ж найдётся. Вчера брат Саныча умер. Сюда и привезли. Шел по дороге, упал. Голову проломил. Бывает же.

– А что Саныч?

– У Саныча тут люди умирают. Говорит, что за этим днем, будет новый день. Так и живём.

P.S.

За окном шёл снег. Большие пушистые снежинки падали красивой горкой на подоконник. Саныч этого не видел. Он смотрел куда-то далеко, туда, где в белой мгле играли в снежки его брат и племянница.