Мама, это Прохор Иванович, можно Проша, теперь он будет жить со мной, одним словом. Все это она произнесла на одном выдохе, каждый звук отлетал от зубов пулеметной очередью. Взгляд матери был тяжел как домостроевская пощечина. Так смотрят с укором и осуждением на дочерей, приводящих к себе мужчин. Но времена были уже не те. Детям не приходилось валяться в коленях, чтобы слезно просить благословения. Ни ренессанс показной веры с неистово деланным пищевым соблюдением постов, ни воспитание в стиле «ежовые рукавицы» не могли укротить дикий монгольский нрав, унаследованный от предков вместе с азиатскими скулами и раскосыми зелёными глазами. Дочь и мать столкнулись лбами как два тура в весенней битве. Минуты застыли, превратившись в вечность.
Мать смотрела и не верила. Она перенеслась на четверть века назад, когда дочь была не больше чем несколькими клеточками внутри большого и теплого женского тела. Неужели эта странная закорючка и есть будущий ребенок, думала тогда женщина, еще не ставшая матерью. Недоверчивая радость месяцами превращалась в уверенность, добавляя бедрам, животу и груди тяжелую округлость мадонн каменного века. Маленькая гусеница обретала руки и ноги, фамильную покатость лба и фирменную мимолетность улыбки, заставляя людей вне семьи подозревать ее наигранность. Застывшее время затягивало воспоминаниями в обратно свою утробу, словно дублируя картину в картине.
Легкость движения руки. Это действо было тщательно отрепетировано. Небрежно кисть взлетала птицей к лбу, чтобы отбросить волосы с белого лба, и спрятать выражение лица, словно давай ему передохнуть. Эта маленькая постановка отвлекала красотой движения подруг от ненужных разговоров и безотказно действовало на мужчин, словно те выпивали одним махом грамм сто водки. Трюмо служило станком для репетиций, чтобы через несколько лет рядом стояла маленькая копия и пыталась слизать воздушную элегантность на первых порах так неумело, как засовывало в свой рот пирожное безе, разлетавшееся крошками вокруг. Также нахально маленькая женщина пыталась напялить мамины украшения, туфли и все остальное, что попадалось ей под руку, не дожидаясь ухода королевы ее наследница уже требовала трон себе.
Пубертат вместе прыщами принес в их маленькую неполную семью попытки передела власти. До этого власть матери была неоспорима. Богиня-мать восседала в халате на табурете, чтобы милостиво накормить лапшой или заплести волосы в жидкие косички. Теперь же попытки государственного переворота проходили каждый день.
Скандалы начинались захватов маминых алых помад, казалось бы, надежно запертых в тумбочке. Милая девочка приходила домой раскрашенным индейцем, доставшим томагавк и вышедшим на тропу войны. Не твое дело, хлопала она за собой дверью, отрезая мать от своего маленького мирка, сосредоточенного в крошечной комнатушке хрущевки. Студенчество, вскрывающее буйство у иных подросших особей, неожиданно привел к единому знаменателю юную бунтарку. Как оказалось, думала мать, затем, чтобы она объявилась вот с этим.
Но битва не затихла. Ее кульминация застыла в прихожей в скульптурной композиции «Мать-и-дочь».
Прохор терпеливо ждал. Мать изучала его. Он изучал женщину. Никто не хотел первым отводить взгляда. Первым дрогнула мать, столкнувшись с надменностью жесткого взгляда. Из женщин выходят плохие солдаты. И почти всегда никудышные стратеги – непоследовательные и противоречивые. Прохор это знал и смеялся внутри. Если на дочь он смотрел нежно и умоляюще, то сейчас он требовал признать право за собой. Его взгляд был тяжелым и проникал сквозь. Так летит пуля, оставляя дыру в теле.
Примак – грубо называют мужчин, поселяющихся на женской территории. Прохору было на это плевать. Правила простых смертных были не для него. Достаточно циничный, он впитал в себя запах московских подворотен и необходимости бороться за свое выживание. Цель оправдывает средства. Если бы были в моде опять были девизы, то этот бы остался за ним.
Ладно, буркнула мать, только пусть из твоей комнаты не выходит. Первый и самый важный бастион пал. Остальные победы были лишь вопросом времени. Прохор не просто оставался здесь навсегда. Он как настоящий мужчина-завоеватель пришел, чтобы эта квартира стала его, а женщины – лишь необходимой обслугой. Мать чувствовала это и не могла скрыть негодование. Но неизбежность гнала ее в ссылку на кухню, где можно спрягаться за чашкой горячего чая. Дочери было что-то бесполезно говорить. Мать это понимала. Выгнать? Но куда они пойдут? Пусть уж лучше здесь, под присмотром.
Договоренности соблюдались ровно три дня. Ровно такое количество времени Прохор отмерил для передышки и не выходил из комнаты. Кто знал из женщин, обитающих на одной жилплощади, что это лишь короткая отсрочка?
Поздним вечером она вошла в квартиру, ожидая ревности, злобы, скандала, наконец. Дверь за ней тяжело захлопнулась. То ли от звука, то ли от выпитого шампанского острый серп луны в кухонном окне казался покосившимся. Плохо прибили, думала она, шатается. Прохор вышел из спальни матери и молча прошел в ее комнату. Она сорвала пальто, бросилась в комнату. Так многое просилось наружу. Но он уже спал или делал вид, что заснул.
Через неделю она услышала, как скандалят на кухне мама с младшей сестрой. Это были не обычные разборки из-за кофе или убежавшего молока. Такие разрушения с тихим змеиным свисток злых шепотков приносят мужчины. Надышавшись ядовитыми парами слов, они расползлись по комнатам. Проша, Прохор Иванович, слышала она голос сестры, ворковавшей из комнаты, дружочек мой милый. Прохор, иди ко мне, доносился голос матери с другой стороны квартиры.
Яблоко раздора. Подумать только! Сколько раз женщины говорят: никогда ни из-за каких мужчин. Знал ли Прохор, что весь сыр-бор из-за него. Ему было плевать. Он спокойно и медленно ел на кухне. Он знал, впереди – вечность. Он считывал самые тайные знаки женской души, лишь пробежавшись мимолетным взглядом и зацепив выражение глаз. Это не искусство, это природный инстинкт. Не любая и не сразу понимала, что в этом тщедушном тельце, в этих глазах на неправильной форме лице скрыта погибель.
Прохор медленно жевал, еще не зная, в чью комнату он пойдет. А может быть, заснет на одной постели, чтобы под утро проснуться в другой. Ему нравилось быть центром внимания и обожания.
Она смотрела, как он вальяжно отодвинулся от тарелки, задумчиво провел по ней сытым взглядом и степенно пошел мимо с кухни. Напрасно клокотала ложка в граненом стакане. Чай был холодный и без сахара.
Да, уж, думала она, мужчины такие непостоянные, особенно если это коты, вспоминая недавние слова матери, пойми, кот – это же плюшевая игрушка, мужчина и ребенок в одном флаконе. Именно эта адская смесь на протяжении столетий делает из женщин не больше, чем служанку маленького господина, который позволяет себя вкусно кормить, гладить по соболиной шкуре и восхищаться. А непостоянство и тирания мелкой бестии привязывает к себе все больше и больше.
