Сегодня она меня бросила. Вот так. Без слов и прощаний. Как ненужную вещь. Уже и так никакой благодарности почти не ждешь, но где-то надежда еще теплится. А с ее стороны – полное равнодушие. Казалось бы, уже готова, но все равно обидно, как ни крути. Кто как не я делила ее маленькие радости и секреты. Никогда, да-да, никогда не упрекнув ее ни в лживости, ни в двуличии. По правде сказать, чем больше она была дурной, тем больше становилась моя корона соучастницы. В те моменты она была беззащитна как ребенок, что идет по тонкому льду лужи. Представьте, это было так легко, что хотелось смеяться, как развязать бретельки, чтобы платье стекло лужей к ногам. Страшный сон, не правда ли? Но я была соучастницей ее проделок. И жилеткой, в которую можно поплакать, и блестящей защитной броней.

В те дни она, как сейчас помню, сидела перед трюмо и красила губы в чудовищный алый. По мне – это немного пошло, но ей шло. С таким гримом она становилась чужой, но манящей. Как вампир, что уже напился крови и сытым играет с жертвой. Именно таким грациозным, но диким зверем ее видели мужчины. Сколько их у нее было? Все время путаюсь в их именах. Они путаются в порядковых номерах моей памяти. Но если уже она решила вцепиться, то делала это мертвой хваткой, любой бы охотник позавидовал.

Кажется, его звали Артур или Дима. А, может быть, Сережа. Точно же – Сережа. Мы тогда еще жили в московской хрущевке, деля съемную квартиру с хозяйкой-старушкой, что вечно пахла луком и чем-то прогорклым. Она выпьет Сережу как вино из бокала. Это понятно было всем и сразу. Только не Сереже. Потому как кровать под ними скрипела, аж пружины рвались. Бессмысленно старушка стучала по стене костылем.

Потом была Америка. Почти земля обетованная. Нам казалось, что уж там как манна небесная сразу посыплются предложения от студий. Даже без прослушивания было понятно – она то самое. Ей не надо было петь. Одна фраза – низкий сочный тембр брал мужчин за жабры. Или мне лишь казалось? Но ведь в Москве же было именно так. Или все дело в серости русской столицы, где все яркое или необычное мнится волнующим. Как красный, что раньше казался самым лучшим цветом, будь он в ленте, кафтане или платье. Напрасно говорят, что времена те прошли. Но теперь был Нью-Йорк. Там даже зимой можно ходить на шпильках. И она взбиралась на дьявольски тонкие и большие каблуки, что прибивали к земле мужские взгляды.

Мне бы спросить, а как же Сережа, когда мы входили в тот длинный холл ресторана. Но было не до того. Мы были взволнованы почти как школьницы. Как будто две безбилетницы, что подозревают в каждом вошедшем контролера.

Пока Сережа бегал и лебезил перед продюсерами, лишь бы принести и бросить ей в ноги как в дар заявки на концерты, она, немного подшофе, охмуряла чванливого американца, что брезгливо оттопыривал нижнюю губу на ее ломаный сленг. От шампанского она быстро пьянела и становилась богемно-развязной. И вот ей уже плевать и на американца, и на Сережу. Звезда, что светит для самой себя. Через месяц заморский «владелец заводов и пароходов» стал очередным трофеем.

И что теперь? Куда мне? На кровати, где я сжалась в углу, лежит и рыдает Сережа. Такой большой, но совсем как ребенок. Минуту назад он схватил и чуть не разорвал меня на части. Милый, мне самой плохо. Мы брошены вместе. Иллюзий нет. В моей жизни ее не будет. Полагаю, что уже и вообще ничего не будет. Большую свою часть жизни я провела взаперти, лишь изредка выходя с ней в свет. И что теперь? Кому нужно ношеное концертное платье?