Да не смотри на меня так. Лично я против тебя ничего не имею. Ты мне даже нравишься. Но почто, окаянный, сейчас-то пришел? Если судьбу испытать, так и получи по заслугам, хлебни полную чарку. Небось, вино пил, горьким не показалось? То особая сила яда нужна. Проверено годами и другими иванушками. Разные тут были – царевичи, купеческие сыны, от сохи умельцы. Уж кого я за долгие годы свои не перевидала. Да, как и ты, пришли не вовремя. Говоришь, вины в том твоей нет. Охотно верю. Как и моей в том, что не удержалась: посмотрела в очи твои ясные да сыпанула зелья полную горсть.
Пришел бы ты лет двести назад. Разве такой я тогда была? Даром, меня что ли Василисой Прекрасной называли? Как во двор выйду, так проходу от женихов нет. Сестра моя – Василиса Премудрая – говорила, сердце слушай. А то в девках куковать останешься. Но сама своего так наслушалась, что за Кощея замуж вышла. Умный, говорит, зато. Родственники так рыдали, что даже на свадьбу никто не пришел.
Нет, думаю, не пойдет так. Стала думу думать, умом раскидывать. А выбрать не могла. Казалось, выберу одного, так тут же придет еще более чудесный парень и локти потом кусать буду. Так это батюшке надоело, что отправил он меня за тридевять земель. Но разве то испытание? Всего то – три коня загнать, да пять башмаков истоптать. Так любой Иван-дурак прийти может. А нужно, чтобы только самый-самый добрался. Призвала змея Горыныча службу служить. Обещанье дала: не придет сто двадцать лет никто, замуж за пойду, пусть морда ящера и когти стальные. Значит, на роду так написано. А уж потом как в небо взлетим, да как огня пустим: пусть мир полыхает пламенем, если ни одного королевича достойного не найдется. Так и зажили.
А еще меня подруга подначивала. Говорит, сиди и жди. Я вот дождалась. Мне бы раньше понять, что никакая она не лягушка-царевна, а самая настоящая жаба. Через лет пятнадцать мою красоту забывать стали, а она в фавор вошла. И теперь уже она была Василисой Прекрасной. А я Василисой, что за тридевять земель, – странной, одним словом.
Хорошо мне служил змей Горыныч. Как грудь колесом выкатит, как дыхнет пламенем, все богатыри съеживаются: да кустами, да огородами. Уж и все тропинки заросли. Где поля были – леса густые. Где ручьи – реки разлились. Не пройти, не проехать. Так и минуло лет сто. Ползет змей Горыныч, замуж сватает. Но я кремень была. Ногою топнула, дверью хлопнула: уговор помни. Опечалился он, ужом свернулся да вернулся рубежи охранять. Еще двадцать лет прошло. Нейдет никто. Даже змея нет. Прихожу к Горынычу, а того и след простыл. Лишь кикимора окаянная из болота смеялась, посмотри, мол, на себя ты в гладь озерную. Как увидел тебя Горыныч, призадумался, красота-то как вешний цвет осыпается. Двадцать лет прождать – пропадет, что еще от тебя-то осталось. А уж если норов был крут, то с годами еще тяжелей становится. Как вернулся, не стал раздумывать, а женился на сестре кикиморы и уехал жить в страны заморские.
Пусть дороги заросли кустами. Но ведь ящера больше нет. Путь свободен. Жду еще тридцать лет. Но не звенит колокольчик на воротах. Сижу у окна одна-одинешенька. Перестала в шелка рядиться. Раньше каждый день по три раза косу переплетала. Теперь ленты в сундуке без надобности тлеют.
Через сорок лет решила сама жениха искать. Вышла из лесу – едет один на встречу. Дорога столбом стоит. Присела на обочину. Жду. А он мимо. Так один, другой. Думаю, слепые они что ли? Встала посреди дороги. Слышу кричит: «Дура старая, кто тебя, бабка из дому выпустил?». Говорю: «Василиса я, Прекрасная». А в ответ – смех такой, точно гром. Зеркало мне протягивает. Как глянула. А оттуда старуха смотрит. Да слеза у нее по щеке бежит. Уж не помню, как силы нашлись, свалила я коня с королевичем. Зубами впилась в горло красавцу, потом и конем закусила.
Вот думаю, раз не пришли меня завоевывать, со свету изведу всех, кого смогу. Дороги к дому расчистила. Указатели понаставила, чтобы даже самый глупый богатырь знал, что еда и удобства бесплатные. Приходи и пируй.
Крепись, не задыхайся, дослушай, сердце мое потешь. Давно ни с кем не говаривала. Не первый ты у меня такой, а 731-й. Но все в надобности в разговорах не было. А теперь по душе пришлось.
Вначале губила много красавцев. А потом слух пошел про меня нехороший. Будто я – не я, а бабка Яга, костяная нога. Вот, смотри на ноги, врут же людишки. Свои, обе, две. Брешут собаки почем зря.
Что ты там рукой показываешь. Что там у тебя в сумке? Говоришь, яблоко молодильное? Чтобы стала я вновь красавицей – Василисой Прекрасной? Тебе прадед рассказывал сказы о моей красе? Так что раньше молчал, придурошный? Что там шепчешь губами жалкими? Не просто съесть надо, а, чтобы тот, кто яблоко раздобыл, еще и подтвердил свое желание поцелуем? Смотри, грызу уж яблоко. Тяжело мне, не все зубы целые. Эй, синеешь чего, лобызай уже. Держись. Вот, ирод, дышать перестал. Отчего молодцы пошли такие некрепкие?
