«Что вверху, то и внизу. Что внутри, то и снаружи». Изумрудная скрижаль (Около 3000г. до н.э.)

Море дышало полной грудью, поднимая к небу округлость волн. Солнце застыло уже несколько столетий, разрисовывая брюшину неба оранжевыми и розовыми перьями. С катера опять кому-то зазывно махали рукой, приглашая присоединиться к бейдордистской тусовке.

Михаил ненавидел море с детства. Ему казалось, что это обман, всего лишь какая-то большая соленая лужа, в которой отмачивают свои холеные круглые тела немцы и англичане. Сейчас бы он предпочел оказаться в каком-нибудь клубе, где можно было бы потуситься, жахнуть стопку текилы и слизнуть с плоского живота пьяной красотки щепотку соли, проведя языком вокруг впадины пупка.

Как назло, ни одной девицы не было. Только снующие изредка молодые люди с крепкими мускулистыми телами. Они радостно сигали в море, чтобы, превратившись в дельфинов, преследовать яхты и потом, вынырнув в пены мускулистыми Дионисами и ухватившись за фал, выполнять трюки на бегущей волне.

Каждый день – а он длился бесконечно – происходило одно и то же. Стоило открыть глаза Михаилу, как опять те же спортсмены вокруг, те же лодки и все те же волны. Плохой сон, говорил он себе в очередной раз, направляя свое усталое тело к барной стойке. Стоит ли говорить, что спиртного не было. Бармен, улыбаясь южной улыбкой на шоколадном лице, выговаривал уже старательно по-русски – «ничего нет». Его достал этот назойливый гринго, с лицом старательного алкоголика. Михаил предпочел бы поболтать на английском, но бармен знал лишь местные наречия и немного русских слов. Однако все и так было понятно.

Безалкогольно-спортивный ад был украшен пальмами и разлитой жарой, от которой можно было бы скрыться в море, но оно пахло рыбой и пугало. Михаил сходил с ума от тоски и одиночества. Он несколько раз даже пытался заговорить с молодыми людьми, небрежно носившими плавки на своих накаченных телах, но то были то ли испанские, то ли итальянские молодчики, не признававшие никакого языка, кроме своего родного. Они удивленно смотрели на Михаила, показывали пальцами на катера или яхты, словно говоря, чуда-человек, айда с нами, и, смеясь, пропадали в голубой водной пасти.

Однажды, когда Михаил совсем уж отчаялся, кто-то кинул ему камешек в ногу. Мужчина, разморенный бесконечным солнцем и потом, наливавшемся на глаза, недовольно хмыкнул, словно говоря, ей вы там, мне и так плохо, а вы тут еще со своими глупостями. На следующий день, если это было так можно назвать, то есть в любой последующий день, когда бы Михаил не проснулся и опять солнце светило так, что было непонятно, какое это время суток, кто-то опять бросил в него камушек. Михаил потянул рукой и увидел кусочек зеркала. Только теперь он внезапно понял, вокруг ни одного зеркала. Только вода-небо-солнце.

Так происходило неделю, а может быть и больше: кусочки зеркала собирались в блестящую кучку. Постепенно, словно найдя, чем занять себя, он как пазл собрал зеркальце размером с ладонь. Все же это было лучше, чем в тысячный раз сидеть на пляже и смотреть, как издевательски смеются спортсмены словно макаки, прыгающие на вейке по волнам. Из зеркала на него смотрело напряженное мужское лицо. Как будто это было не зеркало, а видеосигнал. «Привет», – сказал незнакомец, – «Ты там один? Я давно за тобой наблюдаю». Михаил подумал, что от жары у него плавится мозг. Он нервно огляделся, но на берегу был только бармен, что маячил за казавшейся такой далекой барной стойкой. «Один», – прошептал он, подлаживаясь под голос незнакомца, словно играя с ним в шпионскую игру. «Рядом точно никого?», – еще раз переспросил незнакомец. «Если не считать бармена, то тут никого», – пробурчал Михаил. «Это хорошо, бармен за тобой следит. Говорю тебе точно, у них везде свои агенты. Приглядись, нет ли кошечек, птичек. Они и этими тварями притворяются», – вещало изображение, «Если подойдет бармен, прячь зеркало, а то отберут». Михаил ухмыльнулся. Никогда, сколько он здесь себя помнит, бармен не подходил сам. Скорее это он, алчущий выпить, слонялся около пустующего бара. Однако буквально через секунду он услышал голос шоколадного бога нехватающего алкоголя: «Сэр, выпить?». Михаил поспешно сел на зеркало, подгребая под свои мягкие ягодицы песок. «А есть что?», – хрипло спросил он почти умоляющим голосом. «Сегодня нет, но завтра возможно. Вы хотите пойти со мной к бару?», – спрашивал собеседник. Михаилу показалось это предложение странным, он отрицательно покачал головой и стал усиленно смотреть в море, словно стараясь разглядеть за ним ночные бары и танцующих женщин, незаметно проверяя, не ушел ли бармен. Когда мулат превратился в точку, он легко прыгнул на корточки и вновь соединил кусочки зеркала. «Что я говорил?, – спешно вещал незнакомец, – Времени совсем нет. Они все уже знают. Ты хочешь выбраться от сюда? Поменяться со мной местами? Что там у тебя?». «Море, противное мерзкое море и вейкбористы», – выдохнул Михаил. «Мужик, ты в раю. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? У меня тут какая-то ночная тусовка с пристающими голыми бабами», – шептал собеседник. «Мне бы твои проблемы. Это у тебя рай. А разве можно поменяться?», – удивился Михаил. «Можно, только если быстро и почти незаметно. Я понял, как работает эта система, если быстро поменять слагаемые, то сумма ничего не заметит. Это если просто, –тараторил незнакомец, считывая удивление Михаила, – не буду грузить расчетами, если сам не дорулил, то это не твое. Просто смотри на меня, как будто я живой и тянись вперед руками, думая про себя, что ты должен быть на моем месте. Только это и ничего другое. На счет три начнем».

Степан был прирожденным математиком. Красота абстракции завораживала. Формулы, игриво бегущие в бесконечность, – вот настоящая жизнь. Всю свою сознательную деятельность он как сказочный Кай пытался складывать на разные лады слово «вечность», заключенные в цифры и буквы греческого алфавита. Люди казались ничтожной помехой на пути к прекрасной истине, что с изысканной механической точностью распиливала вселенную на множество уравнений с неизвестными. Единственное, что трогало его – было бесконечность моря и вейк, позволявший смеяться над человеческой уязвимостью.

Как он оказался в душном помещении с полуголыми девицами, оставалось долгое время за пределами его понимания. Девицы извивались и кривлялись, демонстрируя животную похоть пластмассовых тел. Их арбузные груди прыгали из стороны в сторону под такт орущему диджею, а надутые губы, казалось, готовы вот-вот разорваться, выплескивая силикон. Степан был непоколебим. С равнодушным презрением он смотрел на проходившую вокруг него оргию, пока не понял, что девицы смеются. Его предавало собственное тело. Выигрывал не мозг, всегда бывший его козырем, а тот презренный оттопырок, который неизбежно втаптывал мужчин в царство животных. Сейчас он величественной башней помимо желания и воли Степана манил голых девиц, что стремились прыгнуть на этот шест. С ужасом Степан пытался укрыться он диких женских самок и их похоти. Они неизбежно находили его и оседлывали словно лошадь, прыгая часами, пока Степан не находил удобного случая, чтобы скинуть с себя очередную липкую тварь и не сбежать, чтобы его опять через час нашли. Он мог бы принять то, что им пользуются как игрушкой или вещью, но его удовольствие, а тем более разрядка, не входили в планы извращенных девиц, описывающих бедрами восьмерки вокруг его живота. Сам же он не мог ничем другим заниматься, а только наблюдать, как очередная сучка прыгает на его шест, чтобы сигать вверх-вниз на нем как на батуте, взрываясь воплями в экстазе. Как он ненавидел этих примитивных существ, не знающим никаких слов и использовавших только гласные звуки для аутокоммуникации. Он и в этом аду он ухитрялся внутри себя создать тетрадь, куда вносил время своих удавшихся побегов и зависимость частотности от различных факторов. Математический анализ этой странной действительности показывал, что он лишь фантом внутри какой-то матрицы. Как инсайт однажды пришло понимание того, что можно попробовать с помощью зеркал выстроить коридор, который мог бы создать брешь в другую подобную систему. С этой минуты Степан знал, что сколько бы времени не прошло, он сбежит. Он и поверить не мог, что через какое-то время проб и ошибок он выйдет на частоту и установит контакт.

В глазах Михаила потемнело, как будто его разрезало на тысячи мелких кусочков и соединило вновь. Придя в себя, он обнаружил, что находится внутри какого-то темного помещения. Дверь открылась, резанув его по глазам. В дверном проеме стояла голая и пьяная девица, манившая оттопыренными сосками и изгибом бедра. Хихикая, она побежала обратно. Михаил рванулся из последних сил, но яркий свет, ослепив его, забрал последние усилия воли. За собой он услышал хлопок закрывающейся двери. Едва глаза привыкли, он попытался понять, куда запропастилась девица. К своему ужасу он почти сразу понял, что стоит на вышке бассейна, раздался свисток, и его тело грузной бабочкой полетело вниз, чтобы через секунду ощутить максимальную боль на не сгруппировавшихся животе и ногах. Противная почему-то соленая вода с привкусом хлорки затекала в глаза и ноздри. Это было еще хуже, чем на том же море. Ноги не чувствовали дна. Кое-как он добрался до бортика, неуклюже махая руками и ногами. Но только он попытался выйти, как тут же его оттолкнули с силой от бортика ногой. Захлебываясь хлоркой, он видел над собой смеющегося испанца-итальянца, что показывал ему на кабель, натянутый вверху. Вейк, с ужасом подумал Михаил. А испанец уже кидал ему доску для бесконечной тренировки.

Степан знал, что переход пройдет болезненно и был готов к телесной боли. Однако тело совсем не ныло, зато дико раскалывалась голова, словно набитая осколками и ватой. Мысли походили на толстых глистов, сосущих изнутри черепную коробку. Но это того стоило, думал он, силясь раскрыть глаза, зато море и вейк. Когда он слегка пришел в себя, тог вздохнул и огляделся. Это было совсем не море, а большая картина, висящая над огромной кроватью. Вот уже слышался скрип дверей. Степан уже понял, что сейчас его повалят острием вверх, кто-то будет держать его за руки, кто-то за ноги, чтобы по очереди визжать на его уже оттопыренном и таком готовом члене. Он даже не удивился, услышав в соседней комнате хохот бармена.

«Как ты думаешь, – спросила Мерилин Монро, поправляя челку, – Степан скоро найдет еще одного игрока?». Мартышка посмотрела на нее со смешком. «Нет, правда, только ты меня понимаешь. Вот в чем штука. Все остальные считают, что я сижу на колесах и в голове у меня каша. А настоящее – только мое тело. Презумпция витальности, знаешь ли», – продолжала неугомонная блондинка. Мартышка хотела бы ей ответить, что это лишь сон, и иногда сны – это просто сны. Так она часто говорила викторианским истеричкам, приходящим в Вене на многочасовые сеансы. Тогда она была совсем не мартышкой, а уважаемым доктором. Совсем недавно мартышка и сама была в роли этой истеричной барышни, находящейся на затянувшемся в вечности сеансе психоанализа, который вел доктор Фрейд, хотя мартышка точно знала, что никакая она не барышня, а сама этот самый Фрейд и есть, или когда-то им была. Так было пока из зеркальца на нее не посмотрело лицо простого русского парня, представившегося Степаном.

«Знаешь, что хорошо в аду? Его бесконечная определенность», – продолжила Мерилин, – «Это не ад, это чистилище. Здесь все еще есть надежда. Хотя на самом деле надеяться не на что». Она положила в рот еще несколько снотворных пилюль и аккуратно поставила пузырек на ночной столик. Сколько бы она не звонила, Монро никогда не могла дозвониться по нужным ей адресам, как не могла выти из своего роскошного дома. Куда бы она не выходила, она оказывалась лишь в очередной комнате. Сколько бы она не выпивала таблеток, завтра она опять просыпалась в своей постели. Потом обязательно приходили продюсеры, актеры, гримеры, журналисты. Ее белая комната превращалась в накурененный грязный проходной двор, где никто ее не слышал и не понимал. Зато были «камера-мотор», вспышки фотоаппаратов и разлитая шампанским усталость. Иногда, в редкие минуты передышки, она могла сесть и поболтать со своей мартышкой, только та не считала ее дурой, но мартышка каждые полчаса забывала, о чем говорила ей Мерилин, да и отвечать ей не могла.

Михаил захлебывался хлорной водой. В очередной раз он попытался выкарабкаться из бассейна и в очередной раз был жестко отпихнут мускулистой ногой. Через резь в глазах ему показалось он слышит женский голос, говорящий «Степан скоро найдет еще одного игрока?». «Ненавижу», – подумал Михаил. Он с чутьем собаки опознал, что это голос блондинки. Возможно, она похожа на так любимый им женский идеал 60-х. Но даже утонуть он не мог, что-то снова и снова заставляло его продолжать бесконечные попытки.

Мартышка дергала за свой ошейник, беспокойно прыгая по кровати. Фрейд, запертый в теле животного, с мстительностью думал о том, что, судя по его раскладке, при следующем выборе Степан неизбежно окажется в теле Монро. «Вот тогда мы с тобой и поговорим про теорию вероятности», – иронизировал Фрейд под бесконечно занудную песню блондинки о том, что ее никто не понимает. «А ведь со стороны ад другого может показаться для кого-то раем. Интересно, много ли таких дураков, не понимающих, что это пространство, сконструированное должно быть с четкостью мысли маркиза де Сада, создано для чужого наслаждения, недоступного простым умершим, да и для наслаждения ли», – мелькнуло где-то глубоко у него внутри – там, где что-то еще помнило, что он полагал себя исследователем по ту сторону принципа удовольствия.