Михаил решил больше не пить. Не так, как он не пил обычно, когда приходилось крепиться во время работы, а совсем, чтобы даже по праздникам ни-ни. Об этом он заявил изумленной Зинаиде, приходившей иногда скрашивать его одиночество и стирать носки. «В церковь пойду, – заявил он обомлевшей подруге. – А может, и на тебе женюсь». Последнее выглядело еще более странно. Не то, чтоб Зинаида не хотела замуж. Просто она там уже находилась лет десять. Что совсем не мешало ей утешать других.

Михаил был прост как две копейки. Совсем без затей. Про такого говорят – что на уме, то и на языке. Для этого ему не надо было пить. Хотя пить он любил, и по свидетельству коллег был в этом деле настоящим мастером. В отличие от других, даже не помня себя, он всегда сохранял маску приличия. Разве что становился более задумчив и немного уходил в себя. Алкоголь мирил его с действительностью: с грязью на работе и дома, с облезлыми обоями на стене и таким же лаком на ногтях Зинаиды. Выпьешь – мир становится другим: немного ярче и добрей, будто надел очки с желтыми стеклами. Но сейчас как бы игриво Зинаида не посасывала водку из чашки с отбитой ручкой, Михаил, обычно хлебавший водку из горла, смотрел куда-то сквозь. И непонятно было, смотрит он вдаль или внутрь себя. «Да что с тобой? Будто смерть увидел», – Зинка задела его бедром, но Михаил продолжал сидеть, уставившись в неведомую даль.

Минут через десять старая дверь всхлипнула. Стало ясно, что на Зинаиде жениться не придется. Да и она больше не придет. Михаил нащупал на груди маленький медный крестик. Мать давным-давно нацепила его ему на шею, чтобы теперь, через много лет он стал ключом к воротам того самого, к чему он так внимательно приглядывался – к воротам рая. Неделю назад смерти словно и не существовало. Вернее, она была, но не для Михаила, а теперь приходили странные смутные сны, было ясно – пришло время покаяния.

Водка без пива – деньги на ветер. А вместе – и море по колено. Да и не море вовсе. Так – река с мелкими ершами внутри. Примешь на грудь, а мир уже изменился. Земная ось поскрипит-поскрипит, да и разойдется на пару оборотов быстрее. Вроде бы идешь, а на самом деле – летишь на третьей космической. Аж все вокруг сливается мазками так, что не понять, где дерево, где дорога, а где домик. До собственной улицы еще идти и идти.

Не иначе пару дней назад черт дернул Михаила зайти на угощенье к Коляну – старому холостяку и товарищу по работе. Когда-то, когда деревья были более зелеными, а небо совсем высоким, у Коляна была девушка. Не то, чтобы он хотел жениться, то кто-то должен борщи в доме варить. А потом Колян пришел, а девушки уже и нет. Можно было и поискать, да как-то Колян за все три года совместной жизни не поинтересовался, как ее зовут. Проснулся он – она рядом. Проснулся в другой день – ее и след простыл. С тех пор Колян то ли пировал победу холостяцкой жизни, то ли оплакивал неудавшуюся семейную стезю, но пил он каждую пятницу до самого воскресенья. Суббот не признавал. В последний месяц к его идеологии приник и Михаил. Все было просто – настала страда огородничества, и Зинаида подвизалась на даче орошать помидоры да огурцы и укрощать колорадов. Воскресенье падало на мозг тяжелым канализационным люком. Надо бы перед работой поспать. Но что главнее – уйти от Коляна между первой и третьей бутылкой. Потому как можно и неделю-другую пропустить.

Раз – перед глазами ботинок. Два – кусок дороги, упирающейся в забор. Три – зеленая муть со всех сторон с синим вкраплением сверху и серостью внизу. Можно отключиться и плыть на автопилоте. Но донести себя домой, не расплескав граненых стаканов, даже у самого лютого профессионала не получится. Да и было бы чего стыдиться! Эка невидаль, решил мужик насытить влагой природу. Михаил же об этом не думал. Он вообще ни о чем не думал. Тело шло само по себе, дав возможность душе застыть между ребрами маленьким камушком.

Ветер затих в кустах. Где-то заверещала птица. Сливаясь с природой, прислонившись к покосившемуся забору, журчал Михаил. Он медленно поворачивался, стараясь полить грустные морды одуванчиков. Если дождя нет, и так сойдет. Не все же Зинаиде одной трудиться на поливочных работах.

Мелькнуло что-то черное. Михаил неторопливо убрал плоть, зевнул и развернул туловище. В метре от него над травой висела маленькая сухонькая старушка. «Чой-то?» – охнула та, кажется, больше спрашивая себя, чем мужчину. Сколько бы и чем бы ни было напитано тело, военный анамнез помогал Михаилу как волку чуять опасность. Старушка прижимала к обвисшей груди ржавую косу. «Смерть что ли? – охнул про себя мужик. – Вдруг не за мной?» Может, шла она не к Михаилу? А он не у того дома решил облегчиться. Только припустил, а тут смерть в соответствии с планом-графиком намеченных дел идёт. И плевать ей, что человек попался не тот, стала бы иначе его так глазами сверлить. Был бы человек, а дело найдется.

–Да пошла ты!.. – заорал Михаил, кинув бабке в лицо горсть злого мата.

– Чой-то, – все так же ухнула старушка.

– Да на хрен, – Михаил оттолкнул ее и припустил со всех сил ватного тела. Ноги будто сами несли его. Он не бежал, летел. Минуты через три, когда старушка скрылась за поворотом, вместе с рвотой наступило облегчение. Но почему-то хотелось плакать. Михаил чувствовал, время неумолимо наступает на пятки. Глядишь –скоро и за тобой придет сухонькая старушка с косой.

…Катюня, письма теперь мне писать стало трудно. А что остается? А тебе не дозвониться никак. То трубку не берешь, то занята. Надо бы тебе приехать и поправить забор. Как в столицу подалась, так тебя и не видно. И мужика своего бери. Пусть черепицу на крыше переложит. Иначе что за мужик такой? Не уговаривай, сама к вам не перееду. Что мне у вас делать? У вас все сумасшедшие. Правда, и у нас все больше тоже, хотя мы на отшибе. Остальные-то теперь в больших домах живут. Тут только старики остались, да и то все меньше. Намедни лежу я, старые журналы читаю. Смотрю, кошка моя, Муська, насторожилась. Села, смотрит – глаза, как блюдца. И ушами поводит. Потом прыг на окно и давай шипеть. На медсестру так не шипит. Да и какая медсестра? Их к нам не дозовешься. Это ж медвежий угол. Смотрю, кто-то по моему участку шарится. Ну, я взяла косу и пошла. Тихонько спустилась с крылечка, ни одна досочка не скрипнула. Вижу, парень какой-то. Уже сарайчик мой вскрыл. Я подошла тихо к нему со спины и говорю ласково: «Чего тебе, сынок?» Он аж подскочил. Оглянулся на меня. И как крикнет: «Да пошла ты на хрен, бабка!» и давай бежать. А ведь мог бы и заборчик поправить…