Она вздрогнула, кода он провел пальцем по изгибу ее черной ножки, в темноте которой застревал свет. Его касания словно говорили ей: «ты готова играть? Я – да». Ее женское и такое податливое тело против воли своей обладательницы, жаждало ласк и нежности. Мужская рука заскользила по изгибу ее бедра, подбираясь все выше. Она знала, что пройдет менее одной минуты, как мужские руки извлекут из нее первые чувственные ноты, нащупывая мелодию страсти.
Возможно, для первого раза это было достаточно дерзко. Ведь он даже не представился. Но, может быть, во всем виноват цвет эбенового дерева, в который окрасила ее природа, или та покорность, с которой она молча ловила на своих бедрах многочисленные руки, или та страстность, что считывалось за спокойно-ледяной маской.
Пожалуй, этот был сегодня даже нежен. С ее богатым опытом она могла бы разработать подробнейшую классификацию мужчин. Достаточно было одного движения руки, чтобы она знала, кто стоит перед ней: неопытный ли юноша, что краснеет перед ее надменностью, или опытный ловелас, что пробовал многих подобных ей, или настоящий гурман, что смотрит на женщин как на выставленные в кондитерской пирожные, лишь бы их надкусить, покрывая тонкой вуалью вкуса кожицу языка. Этот же ей по-своему нравился. И хорошо, что он не представился. Она никогда не запоминала имен: слишком много их было. Благодаря непостоянству партнеров она через боль и забывчивость приобрела легкость записной кокетки, с ее главным правилом – не привязываться, а лишь ловить наслаждение момента.
Иногда она льстила себя надеждой, что ее экзотическую красоту трудно забыть. Особенно она была хороша, когда раскрывалась под руками партнера, откликаясь на теплоту сильных пальцев, пробегавших по ее изгибам. В такие минуты она отдавалась настолько, насколько мог принять ее страстность очередной партнер по чувственной игре. Посмотри, тогда говорило ее естество, вот я стою перед тобой как есть, так бери все, что можешь, потому что ни вчера, ни завтра нет, есть только один краткий миг удовольствия.
Даже если бы она захотела, но не смогла вспомнить всех тех, кто заставляли ее то смеяться, то плакать. Эмоций было много, они ее захлестывали, но были как майская гроза, что несмотря на всю пылкую ярость проходит за считанные минуты. Она любила погружаться в несущий ее водоворот, чтобы через буквально полчаса вынырнуть из него как из стакана воды, что по утрам выпивают спортсмены натощак. Возможно, это озадачивало. Ведь это было совсем по-мужски, после любви погрузиться в себя, укрывшись с макушки до пят непреступной отрешенностью. Она не придавала этому значения. Мужчины для нее были всего лишь маленьким солнечным зайчиком, что бежит весной через комнату, чтобы пропасть через минуту.
Любовник момента – так она их называла про себя, уверенно оглядывая очередного пришедшего к ней. То были истории с однообразным сюжетом. Сначала она вкушала их робость и восторженное удивление, потом трепет и нарастающую нетерпеливость возбуждения, чтобы в очередной раз понять, алгоритм отношений не меняется: после бури любовных ласк он выдохнет, откинется чуть от нее и устало проведет рукой по потному лбу, а через несколько минут оставит ее, еще такую возбужденную и ранимую в этом одиночестве.
Иногда к ней приходили женщины. Но в них не было страсти. Было что-то холодное и механическое. Одним словом, женщин она совсем не помнила.
Красавица, шептал мужчина, проводя рукой по ее спине как хозяин, я даже не думал, что ты такая роскошная. С каждой минутой он становился все более нетерпелив, желая погрузиться в ее, чтобы исторгнуть мелодию звуков. Ведь все было понятно уже с его первого взгляда, и она послушно выполняла так хорошо заученные трюки, подыгрывая в его банальной игре. Ей даже нравилось, что он не старается сделать вид, что не знает правил или стесняется. Она в тысячный раз говорила «да». Была слишком женщиной, чтобы противится чувственному порыву.
Раскрепощенность и доверие к любовнику позволяло звучать каждый раз чуть-чуть по-другому, исторгать из себя долготу острых верхних нот и мягкость округлых басов. Она пела, позволяя насладиться своими навыками и умениями. Его ноги, руки, торс – все заставляло ее чувствовать музыкальный порыв, захлебываться в лигах и прерывисто вздыхать стоккато. Последнее касание сильных рук вырвало из нее уже пьяный аккорд, чтобы она, такая утомленная и уставшая, застыла, чуть подрагивая всем своим телом от восторга.
Спасибо, сказал он, напоследок проводя рукой по блестящему бедру. Надеюсь, что завтра ты меня не подведешь. Уверен, что ты еще сама не знаешь, на что способна.
Когда дверь за ним закрылась, она позволила себе горестно выдохнуть. Как и все другие, сейчас он пойдет к другим женщинам. Ее никогда не брали с собой в кино или в кафе. Словно она была привязана своей ролью к этому месту. За столько лет она даже привыкла быть прекрасной частью интерьера, но каждый раз ей все равно было невыносимо осознавать простую истину – если ты рождена роялем, то как бы тобой не восхищались, музыканты всегда уходят в ночь, даже если пять минут составляют одно целое с ней и той мелодией, что звучит благодаря ее природе, разливаясь по громадному залу.
Завтра на концерте, когда он сыграет заново Рахманинова, все будут говорить о концерте и музыке, о сопровождающем оркестре и прекрасном пианисте. И только несколько человек в зале будут думать о том, как повезло ему играть на таком прекрасном инструменте как она. Что ж, мелькнуло в ее голове, и хорошо, что они не называют своих имен. Завтра, когда конферансье озвучит исполнителя, она будет отдаваться ему всеми своими клавишами как в первый раз.
