Как пушинка будешь плыть ты, свободно, один. Не отвлекайся, не ликуй! Не бойся! Это миг твоей смерти! Используй смерть, ибо это великая возможность. Сохраняй ясность мыслей, не замутняя их даже состраданием. Пусть любовь твоя станет бесстрастной. /Тибетская книга мертвых/

В бесконечности зеркального лабиринта, он видел сотни своих отражений, теряясь в них и не понимая, что это лишь отражение его жизни в блеске зрачков, склонившейся над ним женщины. Не было ни дня, ни ночи, ни верха, ни низа, и даже ощущения все стерлись, как и постепенно превращающиеся в пепел воспоминания. Стоит ей еще раз вздохнуть, они развеются как утром сон. Она смотрела на него, затаив дыхание. И ему казалось, что впереди целая вечность.

Он с силой потянул ее в комнату, на ходу расстегивая бесконечные застежки. Что за дурацкий дизайнер шил это платье? При своей красоте, оно было чертовски неудобно. Как бесконечная упаковка на конфете. Это бессмысленное сейчас украшение дразнило, как палочка собаку, что с нетерпением бьет хвостом в ожидании броска. Не выдержав, он повалил ее на постель, поднимая веер юбок. В порыве животного вожделения он совсем не замечал ее предельной холодности, как будто это была для нее не больше чем прогулка под мелко моросящим дождем – неприятно, но неизбежно, если ты забыла зонтик, а тебе еще идти и идти.

Подожди, попросила она, не так скоро. Дай привыкнуть. Помоги сначала все-таки снять это платье, а то так давит корсет.

Вместе они довольно-таки быстро управились с этой задачей. Тяжелый атлас, кружева и еще куча всего, чего он и не заметил, упали пеной к ее длинными и белым как платье ногам. Впервые он увидел ее обнаженной. Это была завораживающая холодно-надменная красота. Триумф эстетики над страстью. Совершенство линий прекрасной статуи, больше восхищавшей чем возбуждающей.

Она спокойно, как будто отвечающая у доски круглая отличница, смотрела на него, не отводя взгляда. Также равнодушно подошла к столику, чтобы вынуть из волос цветы и освободить от тяжелых серег мочки ушей.

Он, всегда считавшей себя охотником, слегка обалдел от такого ледяного спокойствия и чувствовал себя как лыжник, что мчался с горы и вдруг вылетел с трассы, чтобы рухнуть грудью на кусок ледяного камня.

Ложись, спокойно произнесла она, то ли прося, то ли указывая, сделай милость. Все-таки у меня никогда не было секса, мне надо к тебе привыкнуть. Через минуту женщина ледяной змеей заползла на теплоту его живота, обвивая ноги и руки холодом. Ее и без того длинная шея вытянулась так, что их глаза образовали длинный коридор единого взгляда. В ее зрачках он видел отражение своего лица, чтобы увидеть еще раз в них ее, а в ее взгляде себя.

Она стояла лицом к комнате, выстукивая ногтем на стекле ритм вальса Мендельсона. Кипельно белый как сорванные лепестки японских вишен ей был к лицу. Как и черный. Не сказать, что эти цвета ей нравились больше всего. Но так уж получилось, что постоянно она носила только эти два цвета. Положение обязывало. Спектр бизнес-леди основан на черно-белом кино.

На лице — минимум косметики, что безусловно делало ее моложе, убранные в высокий пучок волосы. Только две белых розы на голове могли бы выдать торжество момента, но ее серьезное лицо мгновенно убирало все фривольные фантазии. Очень редко мимолетная улыбка проходила по ее губам. Что делать, говорила она окружающим, профессия обязывает: почему-то все воспринимают меня слишком серьезно и даже я сама.

Мужская рука легла на ее талию, словно подтверждая свои права. Она вздохнула, словно говоря, да-да, еще пять минут, если ты так уж торопишься, и брачная ночь будет твоей. Этот вздох подтверждал неизбежность происходящего, как будто очередная рутина – дело, которое нужно неизбежно исполнить.

Но мужчина этого совсем не чувствовал, опьяненный шампанским, собственным нарцисцизмом и гордостью. В его сорок это был первый официальный брак. Не сказать, что до этого он берег себя для единственной. И даже с какой-то спесью говорил друзьям про очередную барышню, которую завалил как охотник кабана. Да, к женщинам он относился как к дичи. Некоторых можно было «подстрелить» сразу, как глупых крольчих, достаточно было только угостить ее пару бокалами вина, чуть ослабить галстук и произнести: «к тебе или ко мне?», чтобы утром, выпив в какой-нибудь кафе вместе кофе, тут же забыть ее имя. Другие были как пугливые лани. Тут приходилось проявлять выдержку и подкармливать пугливую зверушку подарками, пока глупое создание не потеряет окончательно бдительность и не привыкнет к кормящей руке. Главное, говорил он, терпение. Каждую можно соблазнить, нужны лишь время и фантазия. Неприступные бастионы – миф. Иногда ему доставляла долгая охота удовольствие, и тогда он был раскованно нежен, иногда его это раздражало, особенно когда жертва обходила все тщательно расставленные силки и капканы, тогда он брал женское тело в победную ночь яростно и неистово, словно пытаясь отыграться за все минуты беспокойства. Жизнь была увлекательной охотой, где охотник даже не пытался скрыть свои намерения, открыто бравируя донжуанским списком, мол, посмотрите, я плохой мальчик. Конечно, находилось немало желающих перевоспитать его, как будто это пантера пыталась наброситься на своего дрессировщика. Но каждый хищник всегда должен знать свое место. А он всегда знал, что правила неизменны, и всегда выигрывал.

Устал ли он или действительно поверил, что так он быстрее дойдет до финала своей игры, но решение жениться получилось как-то спонтанно. Возможно то, что она была владелицей банка, подогревало его чувства и решимость. Со стороны могло бы это выглядеть мезальянсом, но разве не он, став ее правой рукой удвоил, если не утроил ее состояние. В бизнесе он был также жесток, как и в своей «охоте». Не знал ни жалости, ни пощады. Что ж должны, так платите, говорил он с холодком, когда заемщик, что было крайне редко, добирался до него. Резонансные случаи? Многодетная мать, шантажирующая суицидом? Плевать. Завод, на котором держится город, – все равно. Кризис в стране? Что ж, кто-то и в кризис становится богаче.

– Знаешь, – обняла она его, – мы так похожи. Ты забираешь у людей жизнь благодаря моему банку. Я им владею.

– Детка, это их выбор. Разве их кто-то заставлял? Почему такие грустные мысли? Все-таки день нашей свадьбы. И я так хочу тебя наконец-то попробовать, – поцеловал он холодный атлас платья на плече.

Сколько ей – двадцать семь или двадцать восемь? Он даже в паспорт не посмотрел, когда они подавали заявления. Да и все последние месяцы были какими-то смазанными. Она ему откзала, честно сказав, что ни с кем не спала и не собирается. В ее жизни есть только одно – развитие собственного бизнеса. Ничего другое не значимо. Она была действительно умна, не просто получила банк по наследству, но сделала его одним из самых крупных, удивив всех игроков на рынке. Самым крупным, конечно, сделала его он сам, быстро пройдя от среднего звена до топовых позиций.

Это была больше чем охота. Словно на кону стояла его жизнь, ему надо было добиться ее во чтобы то ни стало. Не стоит говорить о том, что он тогда бы стал со-правителем этой империи и получил еще большего преклонения от окружающего стада гиен. Она была для его идеальной половиной. Умна, красива, богата и независима. И все это с приставкой очень. Какая женщина могла бы сравниться с ее безупречностью? Возможно, она была несколько холодновата, но это лишь больше его заводило. И давало безусловный бонус. Во-первых, это значило быть первым мужчиной, заставив от восторга трепетать в постели эти длинные ресницы. Что он сможет это сделать сомнений не было. Как любовник он многое знал и умел, вырывая у самых отстраненных красавиц пламенные вскрики во время оргазма. Во-вторых, он мог бы попытаться приручить ее, как непокорную кошку, что ходит сама по себе. Но известно, что и кошек учат выполнять трюки. В конце концов разве это не участь женщины покориться? Биология – это судьба, не раз говорил он, блокируя в памяти телефона номер очередной достававшей его простушки. Разве может женщина тягаться с мужчиной? Еще дедушка Фрейд признавал за женским полом лишь место кастрированного самца с тоской по вырванному природой органу. Его жену ждет та же участь – изучить три немецких «К» – Kinder, Küche, Kirche. Как раз между родами он и приберет ее империю под свою окончательную власть. Быть только в постели повелителем его не устраивало.

Она вышла из комнаты, плотнее запахивая длинный халат. Черный шелк ласкал ее тело, не скрывая изысканность совершенных форм.

– Как же бесконечно скучно, – сказала она, принимая он слуги букет с почти черными розами, – На этот раз мне бы хотелось тюльпанов. Конечно же черных. Хотя мне так надоела это однообразная цветовая палитра. Можно ли подобрать нормальное пиар-агентство, чтобы они наконец-то обыграли другие цвета? Я же столько раз просила, – раздраженно вырвали ее пальцы несколько лепестков, чтобы, скомкав, бросить на пол, – И опять водка. Что за банальщина? Можно уйти от этих шампанских на свадьбу и коньяков-водки на похороны? Если в следующий раз будет так же, то, полагаю, что это положит конец твоей безупречной службе.

Слуга испуганно поклонился.

– Госпожа, безусловно, все дело в ментальности гомо сапиенс. Вы же знаете, как с ними бывает непросто.

– Непросто? Отвратительно банально. Каждый из них думает о своей уникальности. Так вот, что я скажу, они примитивные обезьяны. Ужасно скучные. Только пару раз в своей жизни я и улыбнулась. Многие просто трусы. Те, кто считают себя героями, тоже трясутся, если присмотреться поближе. Даже те, кто так зовут и просят, либо играют, либо так бегут от боли, что им все равно, куда бежать. Даже если это бесконечный зеркальный лабиринт собственных отражений. Но хочу слегка разнообразить свое не менее бесконечное пребывание. Например, желтый и мандарины. Разве цитрусовый запах не навевает печаль? И да, нужно убрать труп из комнаты, он скоро начнет вонять. Также уберите упоминание о нем из документов и очистите кабинет. Говорят, у нас появился очередной бесстрашный юрист, готовый довести до могилы собственную бабушку? Хотелось бы на него посмотреть.

Ее ноги легко скользили по мраморному полу зимнего сада. Запах роз, которые она обрезала от шипов, чтобы поставить в вазу, и особенно этот бордово-черный цвет напоминали ей Эпикура. Как же он был в нее влюблен. Должно быть, наверное, поэтому так никогда и не женился. Но ведь, смельчак, постоянно подтрунивал, начиная с детских лет.

Стоит лишь прикрыть глаза, она опять рядом с ним в почти горячей ванне, пьет красное вино. Вот действительно, как философ он стремился жить умеренно, а в последние минуты решил предаться удовольствиям.

– И стоило ли столько лет говорить, что смерть – ничто, что меня нет? – спросила она, погружая свое тело поглубже в воду и касаясь пальцами его теплой дряблой кожи.

Он засмеялся, почувствовав холод ее пальцев.

– Пока я еще жив, ты не имеешь ко мне никакого отношения, когда ты окончательно возьмешь себя, меня уже не будет. Поэтому, женщина, вылезай из ванной и налей мне еще неразбавленного вина.

– Тебе смешно? А я ведь уже тут.

– Боги, боги. Ты всю мою жизнь была рядом со мной. Все тебя боялись, а так я нахожу тебя очень красивой. Даже слишком. Ты завораживаешь героев и поэтов, но вся шутка в том, что ты навсегда останешься девственницей, как бы сильно тебя не желали. Разве это не смешно, быть холодной, но так стремиться к обладанию. Заглядывать в глаза любовникам, что трепещут от оргазма – а ведь это твое маленькое дыхание, но никогда не знать, каково это быть женщиной. Быть желанной, но не познать желания. Мне уже 72 и я стар для того, чтобы быть любовником даже тебе. Да, и признаюсь честно, любовником я всегда был посредственным. Поэтому отойди и дай мне пожелать друзьям не забывать моих учений наслаждаться умеренностью. Ибо гедонизм проявляется в балансе.

Да, этот мужчина ее хотя бы повеселил. Чувство юмора у гомо сапиенс ограниченное и совсем не смешное. Она это точно изучила за тысячелетия собственного бизнеса, расширив свою империю с первой пары в забытом африканском районе до бесчисленных офисов транснациональной империи – огромной и почти совсем незаметной. Люди – все-таки удивительные создания, не замечают то, что у них под носом.

Что ж завтра ее ждет очередной день, очередной мужчина или женщина. Она не признавала рамки пола, в равной степени утомляясь от тех и других. Даже младенцами они были все скучно-одинаковые. В очередной раз кто-то захочет сыграть в ее банке смерти. Прекрасно, пусть поможет ее работе на первых порах, так утомительно забирать жизни самой. Да и зачем, если можно прекрасно организовать людей помогать в ее рутинной заботе. Люди с их саморазрушением прекрасно справляются сами. Но скука. Разве что только это толкало ее сыграть в очередную шахматную партию с очередным человеком, хотя все шаги она практически со стопроцентной выполнимостью просчитывала заранее. Должно быть, все-таки она была слишком женщиной и ей хотелось нравиться.